— В Маршалси? — переспросил лорд Гленварлох. — При чем тут Маршалси?
— Да как же, сэр, — ответил привратник, — ведь бедного джентльмена упрятали за решетку за то, что по доброте сердечной он помог человеку в несчастье. Вот уж верно говорят: «в чужом пиру похмелье».
Найджел поспешно взял назад свое письмо, взломал печать и сделал приписку, где настоятельно просил немедленно ознакомить его с причиной заключения Лоустофа, присовокупив в конце, что если заключение это находится в связи с его, Найджела, злополучным делом, то долго оно не продлится, ибо еще до получения этой важной новости, столь настоятельно требующей от него, чтобы он предал себя в руки правосудия, он и сам принял такое решение, считая, что это наиболее достойный и правильный выход, какой оставили ему злая судьба и его собственное безрассудство. А посему он заклинает мейстера Лоустофа не проявлять излишней щепетильности и, поскольку Найджел все равно решил отдаться в руки правосудия, пожертвовав свободой ради сохранения своего доброго имени, Лоустоф должен откровенно сказать, каким образом можно скорее всего вызволить его из тех тягостных обстоятельств, в которые, как опасается автор письма, вовлекло того великодушное участие в его судьбе. В заключение Найджел сообщал, что будет ждать ответа двадцать четыре часа, а по прошествии этого срока приведет свой план в исполнение. Найджел отдал записку посланному и, подкрепив свою просьбу монетой, попросил того, не мешкая ни минуты, доставить письмо в руки мейстеру Лоустофу.
— Я… я отнесу письмо сам, — вмешался старый ростовщик, — за половинное вознаграждение.
Привратник, усмотрев в его словах посягательство на свои чаевые, живо припрятал деньги в карман и со всех ног бросился исполнять поручение.
— Мейстер Трапбуа, — несколько раздраженно сказал Найджел, — у вас было ко мне какое-нибудь дело?
— Я… я зашел узнать, хорошо ли вы спали, — ответил старик, — и… и не могу ли я чем-нибудь услужить вам… за определенное вознаграждение.
— Очень благодарен вам, сэр, — сказал лорд Гленварлох, — очень благодарен, но…
Но прежде чем он успел что-нибудь добавить, на лестнице послышались тяжелые шаги.
— Боже мой! — воскликнул старик, затрясшись от страха. — Эй, Дебора! Марта! Опустите щеколду, слышите, чертовки! Дверь не заперта!
Тут дверь комнаты Найджела широко распахнулась, и важной поступью вошел тот самый тучный воин, лицо которого накануне показалось Найджелу знакомым.
Глава XXIII
З а д и р а
Пусть меч решит!
П ь е р о
Затасканное слово —
Оно лишилось силы колдовской.
Любой щенок-бродяга огрызнется,
Когда ему ты палкой пригрозишь.
З а д и р а
Ну что же, я согласен на уступки —
Готов я в ход пустить простецкий нож
Взамен клинка булатного.
Старинная пьеса
Доблестный капитан Колпеппер, или Пепперкол, ибо он был известен под обоими этими именами и еще под целым рядом других, имел наружность воина и рубаки, в это утро еще более выразительную благодаря тому, что его левый глаз и часть щеки закрывал черный пластырь. Рукава его толстого бархатного камзола лоснились от грязи, огромные перчатки из буйволовой кожи доходили почти до локтей, к широкому поясу из такой же кожи, простиравшемуся от бедра до верхних ребер, с одного боку был привешен длинный широкий палаш с черным эфесом, а с другого — кинжал, тоже огромных размеров. Капитан приветствовал Найджела с той нарочитой наглостью, какая предупреждает заранее, что она не испугается самого холодного приема, справился у Трапбуа, фамильярно назвав его Питер Пиллори, как тот поживает, и наконец, завладев пивной кружкой, одним глотком осушил ее в честь нового и самого молодого гражданина Эльзаса, благородного и любезного мейстера Найджела Грэма. Поставив на стол пустую кружку и переведя дух, он принялся хулить выпитый напиток:
— Жидковатое пиво, дружище Пиллори; по-моему, тот, кто варил его, всыпал наперсток солода в бочку воды из Темзы; оно безжизненно как труп, но, клянусь богом, у меня в горле оно шипело и пузырилось, словно вода на раскаленной плите. Вы изволили рано нас оставить, благородный мейстер Грэм, но, ей-ей, мы устроили славную попойку в вашу честь и пили до тех пор, пока бочка не опустела. Мы любили друг друга как родные братья, и, чтобы завершить торжество, мы подрались. Вот видите, на мне пасторская отметина: пастор промахнулся, и его проповедь, вместо того чтобы попасть мне в уши, угодила в мой левый глаз. Но и на святом муже осталась моя подпись. Под конец герцог помирил нас, и это обошлось мне в такое количество хереса, что мне не под силу было б унести его, да еще пришлось выставить рейнвейну в знак любви и примирения с пророком. Карамба! Все равно он подлый святоша, я еще доберусь до него и разукрашу во все цвета радуги его сатанинскую личину. Однако ж баста! Правильно я говорю, дружище Трапбуа? А где твоя дочь, старик? Что она думает о моем предложении? Это честное предложение. Хочешь заполучить в зятья воина, Пиллори? Славную кровь героя мы смешаем с твоей вороватой, трусливой, дрянной кровью, как вливают дерзкое бренди в мутный эль.
— Моя дочь не принимает гостей так рано, любезный капитан, — ответил ростовщик, заключив фразу сухим, но выразительным «кхе-кхе».
— Неужто? Ни за какое воз-на-гра-ждение? — спросил капитан. — А по какой такой причине, честный старец? Мне кажется, не так у нее много времени впереди, чтобы тянуть со сделкой.
— Капитан, — сказал Трапбуа, — я пришел к нашему благородному другу, мейстеру Найджелу Грину, по одному дельцу, кхе-кхе…
— И небось хотите, чтобы я поскорее убрался? Терпение, старина Пиллори, твой час еще не настал, дружище! Ты видишь, — тут он указал на шкатулку, — что благородный мейстер Грэм, которого ты величаешь Грин, имеет порядочно ассов и полугиней.
— От которых вы бы с готовностью его избавили, ха-ха, кхе-кхе, — отпарировал ростовщик, — если б знали, как это сделать. Но увы! Вы принадлежите к тем, кто приходит за шерстью, а уходит стриженым. Если б я не зарекся биться об заклад, я бы рискнул поставить небольшую сумму за то, что мой почтенный жилец отошлет вас домой без единого пенни, если вы отважитесь, кхе-кхе, играть с ним в какую-нибудь джентльменскую игру.
— Фу-ты, пропасть, ты уложил меня на обе лопатки, старый пройдоха! — ответил капитан, вынимая из за обшлага игральные кости. — Я вечно нарываюсь на таких ловкачей, что они облапошивают меня на каждом шагу и выдоили мой кошелек до того, что он совсем иссох. Но это пустяки, зато за игрой весело летит время. Как вы на это смотрите, мейстер Грэм?