Все кончится завтра. Алексей будет сидеть в вертолете рядом с ней, но — словно чужой, перешучиваться со спасателями, он даже не обмолвится с ней словом, не прикоснется. Он даже не подумает о ней — все его мысли будут заняты Леной, которая, конечно, уже сходит с ума в Петербурге. Джейн еще не знала этого, но предполагала.
Интересно, сколько часов она уже лежит без сна? Бессонница — очень вредное состояние для духа… ликеиды никогда не страдают бессонницей. Есть масса способов с ней бороться…
Но ведь Джейн уже Бог знает сколько времени не медитировала, не молилась, не тренировалась, вообще не занималась собой. Господи, могла ли она подумать когда-либо, что дойдет до такого дикого, безумного состояния?
Что какой-то просто брошенный на нее добрый взгляд серых глаз в лучах морщинок станет таким святым, таким дорогим воспоминанием… нежность в этих глазах. Господи, да ведь была же нежность в его глазах! Что просто случайное прикосновение его теплой сухой ладони станет важнее всех богов и существ Ликейского культа.
Что мысль о близком расставании будет так страшна, что лучше уж на самое дно ада, в самый жуткий слой, предназначенный для страшнейших грешников — но только вместе с Алексеем.
Джейн тихо заплакала.
Потом она встала — все равно невозможно уснуть — на цыпочках прокралась в темную кухню, задернула за собой занавеску.
Здесь никого не было, все спали в двух комнатах избушки. Глаза давно привыкли к темноте, но все же Джейн с трудом различала предметы — лавки, стол, выступающий в кухню край печи, накрытое фанеркой ведро с водой. Сквозь мутное оконце и вовсе ничего не было видно. Джейн села у стола, подперев голову рукой.
И здесь живут люди… Мрак, тоска, беспросветная работа с утра до позднего вечера… ни единой книги, ни телевизора, ни ВН, все развлечения — пересуды с соседями, да и то редкие. Раньше хоть у крестьян была религия в утешение, а ведь у этих никакой церкви нет. Хотя во что-то они верят… Нелли же говорила о Боге. Верят, может быть, чисто стихийно. Но никакого стремления к улучшению жизни, никаких духовных порывов…
Могла бы она, Джейн, жить в таких условиях? С Алексеем… вдруг Джейн представила себя женой Алексея, и они жили бы вот в таком же бедном домике, и у них рождались бы дети… много детей. Да, и еще раз да! Она хотела бы так жить.
Готовить, печь хлеб, стирать в корыте, развешивать белье, копаться в огороде, носить воду, кормить скотину, заготавливать сено, шить, работать в поле, собирать ягоды и грибы, прясть, ткать, вышивать, мыть, кормить, расчесывать, одевать детей… и все время видеть Алексея. Каждую ночь быть с ним, чувствовать тепло его тела. Каждое утро, просыпаясь, встречать его взгляд.
Тебе через месяц осточертел бы Алексей и вся эта жизнь, ехидно сказал какой-то голос внутри. Может быть, сказала мысленно Джейн. А может быть, и нет.
Во всяком случае с ней происходило что-то странное — ей до ужаса не хотелось возвращаться в Питер. Решать проблемы генетической консультации, учить людей, давать советы с умным видом — и все эти тренировки, и все эти книги, и музыка, и медитация, и вся эта нелепая искусственность их жизни…
Деревянный прохладный пол. Остывающий печной бок. Гладкая поверхность стола. Скудная, чистая обстановка — и ни экранов, ни картин, никаких лишних, непонятно зачем созданных предметов. Только дети, муж, родственники…
А может быть, они не так уж неправильно живут, эти люди? Может, что-то главное у них все же остается.
В комнате послышалось какое-то шуршание… занавеска откинулась — Джейн вздрогнула. Нелли вошла в кухню, зачерпнула ковшом воды, напилась. Потом села за стол, напротив Джейн.
— Что, не спится? — спросила женщина тихо.
— Нет, — ответила Джейн, — А вы…
— А я как беременная, так вечно спать не могу, — сообщила Нелли. Джейн невольно покосилась на ее живот — беременность еще не была видна… месяца четыре, не больше. Впрочем, рыхлый, крупный живот хозяйки мог скрывать и довольно взрослый плод.
— Это у вас уже восьмой ребенок будет? — поинтересовалась Джейн.
— Одиннадцатый, — сказала Нелли, — было десять у нас, да трое задохнулись дифтеритом этой весной… и младшенький, трехмесячный… уж как я его-то любила. Да не вышел…
Дифтерит… Джейн поежилась. Слово-то какое экзотическое. От него уже лет сто как прививать перестали.
А здесь — средневековье… и чума бывает, и холера. Целые деревни вымирают. Конечно, цивилизованному миру инфекции уже не страшны, даже если кто-то и занесет. Но кому придет в голову лечить маргиналов?
— Скажите, Нелли, — Джейн помолчала, — А вы своего мужа любили, ну в молодости, когда замуж выходили?
Нелли удивленно глянула на нее, в сумраке блеснули белки глаз.
— В молодости-то… да не знаю, сосватал — пошла. Молодая была, пятнадцать лет, чего там. А сейчас-то люблю, хороший он, Гоша… надежный. Таких, как он, поискать.
— А я люблю Алексея, — вдруг сказала Джейн, опустив голову. Так нестерпимо захотелось сказать это хоть кому-то, — Я его люблю, а он уже… у него невеста, он жениться будет.
— Ну и не переживай, — спокойно ответила женщина, — Все образуется. Другого найдешь. Ты красивая, не бойся, одна не останешься.
— А я не хочу другого, — сказала Джейн, и слезы потекли по ее щекам.
— Ну? — Нелли погладила ее по руке шершавой от мозолей ладонью, — Что глупости говорить? Ведь не молоденькая девка уже… двадцать четыре. У меня уж в этом возрасте четверо детей было. Не плачь, — женщина ласково уговаривала ее, — Все пройдет… перемелется — мука будет. Другого полюбишь.
И хотя слова Нелли нисколько не утешали и не радовали, отчего-то острая боль уходила из сердца Джейн. Она всхлипнула, опустив голову, и сама уже почувствовала, что хочет спать.
Спал весь поселок маргиналов, спала зимняя тайга вокруг, и снежные горы, и голубые, в таинственной дымке хребты вдалеке. И небо светлело над маленьким, затерянным в горах, никому не известным поселком, и за ближайшим хребтом над острыми зигзагами еловых верхушек уже окрасилось первыми розовыми лучами. И там, где-то далеко еще, в сумрачном непрозрачном небе стрекотал, торопился к цели вертолет спасателей.
Эпилог
15 января, 22.. г. Санкт-Петербург.
Дорогая Элина!
Простите, что обращаюсь к Вам… Боюсь, больше мне не к кому обратиться.
Вы назовете меня сумасшедшей, и будете правы. Вы можете считать меня кем угодно, но умоляю Вас об одном — помогите мне.
Я даже не знаю, почему я решилась писать именно Вам. Когда-то Алексей рассказывал мне о своей жизни, и заметил между прочим, что в определенный момент, когда он решился на необычный для своего окружения поступок, ему пришлось ощутить одиночество, полное равнодушие окружающих. Только теперь я смогла понять его… Ведь я в своей наивности полагала, что окружена друзьями, любящими меня. Но это далеко не так. И теперь я даже понимаю, почему. Равнодушие заложено в самой нашей природе, в нашей ликейской вере. Но я не об этом…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});