ты ревнуешь, – нежно прошелестел Танкред, ущипнув тощую за щеку. – Гадкая девчонка.
Гадкая девчонка глупо хихикнула, и на Гортензию накатило неудержимое желание выцарапать ей глаза.
Испытание, однако, только начиналось. Такие гадкие девчонки, глупые и откровенно противные мини-вдовушки в мини-трауре, одергивающие юбчонки, в офисе Танкреда кишмя кишели. Он представил всех сразу, широким жестом:
– Мои ассистентки.
На длинном лакированном столе ждали суши. Шесть подносов, на которых лежали в ряд маленькие комочки белого риса, обмотанные черной пленкой.
– Попробуй, – сказал Танкред Гортензии. – Очень вкусно.
После чего, убежденный, что достаточно сделал для этой юной Клеменсии, он влился в волну ассистенток, которые увлекли его на порядочное расстояние. Исчезая, он сокрушенно развел руками, мол, я бы рад, но…
Брошенная, Гортензия почувствовала себя свободной.
Она смахнула с тарелки два ряда суши, завернула их в бумажную салфетку и спрятала в сумку. Никто не обратил на нее внимания, когда она направилась к выходу. Прощаться она не стала.
Итак, миссия примирения с треском провалилась. Она ожидала трогательной встречи, эмоций, объятий. Представляла себе, как разбудит в сердце молодого человека воспоминание о Шарли, и он прослезится, узнав, как грустно и одиноко старшей сестре. Ей даже не удалось произнести имя Шарли!
Хуже всего было, наверно, то, что она не жалела. Гортензия чувствовала, что предала бы сестру, приплетя ее к своей ошибке. Она подавила подступившие к глазам слезы. Это были не настоящие слезы печали, а жалкие слезы досады и унижения, которые иссякли, не успев пролиться.
Она пошла обратно мимо Комеди Франсез, коснулась ладонью исторических стен и вернулась в Пале-Рояль. Колонны высились перед ней, настоящие небольшие колонны, круглые, в изящную полоску, обрубленные на разной высоте, рядком, как суши на подносах. А в самом конце ряда, сидя каждый на своем обрубке, поджидали ее трое мелких.
– Где ты была? – крикнула Энид.
– Целовала порог Комеди Франсез. И нашла мини-еду. А хоть одно яйцо осталось?
Одно яйцо осталось, Гарри дал его ей в обмен на суши, и они разделили их. Гортензия все сделала правильно: она взяла шестнадцать, что делится на четыре. Четыре суши на нос голод не утолят, но укрепят дру жбу.
Гортензия подумала, что Париж – прекрасный город, только если быть в нем с теми, кого любишь.
– Что будем делать? – спросила Дезире.
Трое мелких как по команде повернулись к Гортензии. Та с радостью вспомнила, что она в ответе за свою паству. Она оставила их, чтобы исполнить несбыточную мечту. Теперь пора было вернуться к своим обязанностям. Она порылась в карманах. Под пальцами хрустнула банкнота Шарли.
– Куда идут туристы, доев крутые яйца в Пале-Рояле?
– Они пересекают сад, выходят на улицу Вивьен и идут в музей Гревен. Вот что они все делают, и вот почему на вход всегда большая очередь.
– Там интересно, в музее Гревен?
– Не знаю, – ответила Дезире. – Мы там никогда не были. Мама говорит, что это забава для туристов.
– Отлично, – сказала Гортензия. – То, что нужно.
Они встали в очередь на бульваре Монмартр, зажатые между группой эльзасцев и группой австралийцев. Когда Гортензия платила за билеты, у нее защемило где-то в области сердца. Она потратила всю банкноту Шарли. Получила сдачу – немного мелочи – и сунула ее в карман. Еще хватит на мороженое после музея.
– Идемте, – бодро сказала она. – Встречай нас, Гревен.
* * *
– Я понимаю, почему ваша мама не хотела платить за билеты. Десять евро, чтобы увидеть дурацких кукол, невесть кого изображающих, – это дорого.
– Энид, – одернула сестру Гортензия. – Если ты начнешь портить удовольствие, получишь.
– Ты дерешься только с Беттиной.
– Ладно. Тогда предупреждаю тебя, что намерена купить всем мороженое. А ты можешь идти куда хочешь.
– Жалкие угрозы, – вздохнула Энид. – Я же не на тебя сержусь, мне просто скучно в Гревене. Или, может быть, я вообще не люблю музеи.
– Может быть, она не любит, – эхом отозвался Гарри. – Имеет право.
– Может быть, – поддержала брата Дезире. – Любить или не любить – личное дело каждого.
– Может быть, – согласилась Гортензия. – Значит, я лишу мороженого себя. Три итальянских рожка, пожалуйста. Ванильных.
– А ты не хочешь? – подозрительно спросила Энид.
– Я разорилась. Пора бы тете Юпитер вернуться с работы, или тебе в самом деле придется сесть на пол в галерее с протянутой рукой.
– Если мама не идет к нам, то мы пойдем к маме, – объявил Гарри. – Все в «Быка на веревочке»!
– Ага, – поддержала его сестра. – Она нам так обрадуется. Настоящий сюрприз. Будет очень весело.
Гортензия сильно сомневалась, что Юпитер будет рада видеть весь свой выводок, запыленный и перепачканный мороженым. Но на войне как на вой не. У нее не было больше ни гроша. Следовало сообщить об этом верховному главнокомандующему.
– А далеко этот «Бык на веревочке»?
– Да нет, – сказал Гарри, потирая пальцем щеку (мороженое разбудило притихшую было боль). – Обратно через пассаж, потом по улице Вивьен… и это в двух шагах от Пале-Рояля.
10
Париж со вкусом жавелевой воды
Женевьева поторопилась убрать гигантский пластмассовый рожок и настоящее мороженое внутрь киоска, захлопнуть ставни и закрыться. Она склонилась к стеклу витрины, убедилась, что прическа держит ся, сменила брюки на юбку – которую положила в пакет «Гиперпромо» утром, уходя из дома, – вышла и взяла курс на парусную школу.
Она старалась не бежать. Просто шла. Но быстро.
Мачты яхт позвякивали, как тысячи колокольчиков на ветру. Она сразу увидела, что никто ее не ждет, и чуть было не повернула назад, чтобы прийти второй раз. Но осталась ждать, полусидя, полустоя, прислонившись к борту наклонившейся лодки.
Она видела первые возвращающиеся суда. Последних пловцов. Горизонт, к которому все ниже клонилось солнце. Спасателей, спускавших зеленый флаг и писавших на черной доске сводку погоды и график приливов на завтра.
– Ты одна? – спросил голос за спиной.
Дария. В цельном купальнике. То есть практически с голой грудью.
Женевьева привстала и улыбнулась:
– Ты тоже одна?
Большим пальцем через плечо Дария показала на своих друзей, она просто обогнала их. Она остановилась и спросила:
– Ждешь Виго?
Женевьеве пришлось собраться с силами и ответить:
– Да.
Дария сморщила нос, ковыряя песок большим пальцем правой ноги.
– Тебе не кажется, что он странный парень?
– Нет…
– Он говорит, что ему двадцать лет. По-моему, врет.
«Еще как!» – подумала Женевьева.
Дария заметила мелькнувшую в ее глазах улыбку. Улыбку, означавшую, что она ничего не понимает, и это ужасно.
– Ты бы осторожней. Ты с ним уже встречалась?
В эту минуту как нельзя более кстати подошли остальные.
– Эй!