добавила: — И что-либо изменить тоже поздно».
Мое сердце уже наполнялось сочувствием к школьным работникам. Но в этот момент, сообразив, вероятно, что с самокритикой благополучно покончено, Шеповалова вдруг перешла в решительное наступление. Такого поворота я не ожидал и, откровенно говоря, смутился. Однако, подумав, понял его внутреннюю логику. «Но мы никому не позволим, — сказала Шеповалова, — чернить весь коллектив из-за какого-то уголовника! Отдельные недостатки в воспитательном процессе не должны класть тень…» — «Зачем же обязательно чернить? — сказал я. — Просто хочется разобраться. Ваше желание, Клавдия Ивановна, выглядеть прилично мне по-житейски понятно. Однако в истории, связанной с Малаховым…» — «Он тут ни при чем! — перебила Шеповалова. — Вы лучше напишите о наших филармонических вечерах, которые вот уже третий год, единственные в районе, мы регулярно проводим с большим успехом. Знаете, какой у нас процент посещаемости?» — «Какой?» — не удержался я, поскольку вопрос был задан в интригующем тоне. «Шестьдесят! Шестьдесят процентов школьников приобрели абонементы!» — «Но сорок процентов не приобрели?» — «Вы как-то странно оцениваете положительные явления нашей школьной действительности, — сказала Шеповалова. — Не с той стороны». — «Позвольте! — сказал я. — Во-первых, по факту посещения филармонических вечеров еще нельзя судить об уровне воспитанности ваших школьников. А во-вторых, Клавдия Ивановна, и это самое главное, лично меня больше волнуют не те шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, девяносто и даже девяносто девять процентов, которыми вы, пусть даже законно, гордитесь, а тот единственный процент, что выпал из поля вашего зрения. Не гайки, в конце концов, вы делаете, где тоже лучше бы не допускать брака!»
Короче говоря, у нас были разные точки отсчета.
VI. КОМПАНИЯ
ДРУГ ЗА ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕК. В младших классах Андрея часто били. Об этом вспоминали многие, причем с разными оттенками в голосе: с удовольствием, с сожалением, со злорадством. Клавдия Ивановна Шеповалова сказала как о само собой разумеющемся: «Конечно, били. Мы ничего не могли поделать, так как узнавали задним числом».
Андрей говорил о битье бесстрастно, словно речь шла о другом человеке, что объяснялось, мне кажется, единственным: он считал, что попадало ему за дело. Над ним смеялись, в отместку он делал пакости, его били, он мстил, его снова били, он снова мстил, и что в этом круговороте было причиной, что следствием, давно забылось: они бесконечно возвращали друг другу долги.
Реакция Малахова была деловой. Почти профессионально он становился спиной к стене или присаживался на корточки, чтобы уменьшить площадь попаданий и, как говорил он, «сберечь почки», и только прикрывал руками лицо, защищаясь от синяков, «чтобы потом задавали меньше вопросов». Андрей не кричал, не сопротивлялся, не звал на помощь и не жаловался, полагая все это бессмысленным.
Но ожесточался. Главной его мечтой в ту пору было найти какого-нибудь взрослого парня, способного стать защитником, но в бескорыстную дружбу Андрей уже не верил. А вот купить ее был не прочь, о чем и сказал однажды своему лучшему другу Володе Клярову, известному как Скоба.
Вскоре Скоба и познакомил Малахова со Шмарем, фамилия которого звучала кличкой. Шмарю было шестнадцать лет, из них он два года провел в колонии, а теперь болтался с финкой в кармане, ничего не делая, и его считали «грозой района». За три рубля, которые Андрей выпросил у бабушки Анны Егоровны, Шмарь выполнил «разовое задание»: избил одноклассника Андрея, соседа по парте, с которым Малахов воевал чуть ли не с первого дня учебы. Дело было сделано безукоризненно, и у Андрея возникла мысль поставить содружество на промышленные рельсы. Торговались они недолго и сошлись на пятидесяти копейках в день. «Есть работа, нет работы, а полхруста, — сказал Шмарь, — вынь да положь».
В итоге, даже независимо от того, куплена она была или не куплена, получалась не «защита», а какая-то извращенная форма мести, поскольку избиваемые Шмарем школьники не знали, откуда следует направление удара. Они могли догадываться по некоторым совпадениям, чьих это рук дело, но сам Андрей открыто торжествовать не мог, потому что никому не признавался в оплаченной дружбе. Считать, что он поступал так из-за стыдливости за свой безнравственный поступок, нельзя, ибо Андрей руководствовался практическими соображениями: «А зачем мне лишний шум?» И хотя над ним по-прежнему издевались и продолжали его бить, избранная форма сатисфакции тем не менее его удовлетворяла.
Затем возникли трудности с «фондом заработной платы». Постоянного денежного дохода, кроме тридцати копеек в день от матери на завтрак да редких подачек бабушки, у Андрея не было. За плечами имелась единственная кража из палатки мороженщицы, так что опыта самостоятельного добывания денег тоже было немного. Но выход из положения предложил тот же Шмарь: однажды он отвел Андрея в «сходняк», где наш герой познакомился с человеком, которого все звали Бонифацием. Андрею тогда было двенадцать лет, он учился в четвертом классе…
ВСТРЕЧА В БЕСЕДКЕ. Я с нетерпением ждал знакомства с компанией Малахова, оставшейся на воле. Путей к ней нащупывалось много. Работник детской комнаты милиции Олег Павлович Шуров знал по именам, по кличкам и в лицо всю шпану в районе и готов был предоставить мне любого «по выбору». Родители Малахова тоже могли припомнить бывших друзей сына. Наконец, в моем распоряжении было уголовное дело Малахова и др., из которого я переписал в блокнот всех свидетелей с адресами. Но мне не пришлось воспользоваться ни одной из перечисленных возможностей.
Еще при первом посещении школы я узнал, что Володя Кляров — он был на два месяца младше Андрея и попал под амнистию — в день, когда его выпустили из колонии, явился к школьному подъезду и проторчал возле него более трех часов. Что ему было нужно, никто не понял.
Педагоги терялись в догадках. Одни утверждали, что Кляров, раскаявшийся в колонии, решил вернуться в седьмой класс, в котором и без того просидел лишний год, но почему-то постеснялся обращаться к директору. Другие предположили, что он просто «доложился, но не поклонился», ведь это очень соответствовало его характеру: мол, вот я, целый и невредимый, назло всем вам. Третьи подозревали, что он приходил сводить с кем-то старые счеты, и даже позвонили на всякий случай в детскую комнату милиции, но их успокоил Шуров: «Да что вы, он месяц будет ниже травы!» Короче говоря, смысл странного явления Клярова оставался неясным.
И вот, когда я вторично посетил школу и сидел в кабинете Шеповаловой, без стука отворилась дверь, и на пороге возник небольшого роста парень, крепкий и мордастый, с независимым взглядом синих нахальных глаз.
— Тебе что? — строго спросила Клавдия Ивановна.
— А мне справку, — сказал парень. — Для этого, для ПТУ.