прибегала довольно часто, хотя и понимала безнравственность своего метода. Она даже сказала мне, что внешне ее действия могут выглядеть так, будто стоимость пропавших вещей для нее важнее, чем воспитание честности, но «встаньте на мое место, бывают ситуации».
Короче говоря, ровно через сутки классный журнал появился на законном месте в учительской так же таинственно, как исчез. И вернул журнал вовсе не Андрей Малахов, что шокировало и буквально потрясло школьную общественность, а, по всеобщему убеждению, его мать, Зинаида Ильинична. Она попыталась будто бы незаметно проникнуть на территорию школы, но ее случайно заметила все та же всевидящая уборщица.
Зинаида Ильинична, разумеется, до сих пор решительно отрицает свою причастность к этой истории, обвиняя педагогов в злонамеренности подозрений; что касается Андрея, обычно откровенного со мной, на сей раз он явно «темнил», — полагаю, вовсе не потому, что оберегал честь матери. «Какая разница? — сказал он. — Журнал нашелся, и дело с концом!» Возможно, ему не хотелось признавать превосходство над собой Володи Клярова, если тот действительно заставил его вернуть пропажу, а если Андрей вообще не имел отношения к этому делу, то не торопился так уж категорически списывать «подвиг» со своего лицевого счета. Не будем, однако, уподобляться Шерлоку Холмсу и устанавливать истину в ее кристальной первозданности, — у нас иные задачи. Я рассказал историю с пропажей и возвращением журнала единственно потому, что считаю ее достаточно красноречивым поводом для размышлений на тему о содружестве семьи Малаховых и школы в деле воспитания Андрея. Для читателя, вероятно, не явится откровением тог факт, что никакого содружества не было и в помине. Круглый стол, за который должны были сесть обе стороны, оказался с острыми углами. Но механизм взаимоотношений представляется мне достойным нашего внимания.
Начну с позиции, занятой родителями Андрея. С некоторых пор Малаховы стали считать, что, во-первых, их сын вовсе не такой, каким его выставляют педагоги, а во-вторых, если и превратился в «такого», то исключительно по вине школы: из-за предвзятого к нему отношения, из-за бесчисленных придирок, непрекращающейся травли и обвинений в несуществующих грехах. Дальше этих рассуждений Малаховы не шли и задумываться о том, какой резон школе «травить» хорошего ребенка, не желали. «Удивительное дело! — получалось по Зинаиде Ильиничне, которую я представляю произносящей эти слова не иначе, как уперев руки в боки. — У них, видите ли, Андрей ходит в «отпетых», а дома… (здесь должен по всем правилам следовать контрапункт с естественным преувеличением, как бы подчеркивающим справедливость негодования)… а дома он ведет себя безупречно, как истинный паинька, послушный и дисциплинированный!» Читатель, полагаю, догадывается: если провозглашенная безупречность Андрея дает вдруг трещину, главной заботой родителей становится скрыть это обстоятельство от школы, дабы не подрывать своего реноме. Замечу попутно, что, может быть, здесь и лежат мотивы, по которым Зинаида Ильинична предпочла сама вернуть классный журнал, если она действительно его возвращала.
Так или иначе, но день за днем усиливая антагонизм, Малаховы пришли к выводу, будто «в лице» школы имеют врага, озабоченного единственной целью «себя обелить, чтобы нас поставить перед ответственностью», как сказал Роман Сергеевич. Ни по одному вопросу они уже не могли столковаться. Где лучше Андрею отдыхать летом: в деревне с бабушкой или в заводском пионерлагере? Если родители считали — в деревне, Евдокия Федоровна требовала, чтобы они отправили сына в лагерь. Где лучше учиться Андрею: в школе или в профессионально-техническом училище? У родителей на этот счет не имелось сомнений, а Шеповалова прозрачно намекала Роману Сергеевичу, что ждет от него заявления о переводе в ПТУ, конечно, просто-напросто желая «сбагрить» Андрея, и это за два года до окончания школы! Ну ладно, разводились Малаховы, конфликтовали из-за имущества, кому, казалось бы, до этого дело? Однако именно педагоги стали распускать слух, якобы Роман Сергеевич разрезал ножницами настенный ковер, а пальто Андрея сдал в комиссионку, чтобы деньги разделить пополам. Они намеренно «лили» и на Зинаиду Ильиничну, будто она не интересуется учебой сына, хотя Малахова всегда была «лицом к школе», перемыла в ней столько полов, что им нет счета, и «только папиросы Шеповаловой не носила, и то потому, что та некурящая».
Позиция школы. Во всем виновата семья: Андрей пришел в коллектив уже «готовым», а переделать его не удавалось из-за решительного сопротивления родителей. Так, например, летом Малаховы упорно отправляли ребенка в деревню под надзор больной, неграмотной и слабохарактерной бабушки, вместо того чтобы определить его в пионерский лагерь, благотворно влияющий на «трудных» детей. Зинаиду Ильиничну «на аркане» тащили в школу, но за восемь лет ее интерес к учебе сына выразился участием в двух субботниках, когда готовили классы к новому учебному году. Вмешаться в раздел имущества, безобразно учиненный Романом Сергеевичем, школа была вынуждена, так как Андрей остался к осени без демисезонного пальто. В период развода Андрей совершенно запустил учебу, неделями не ходил на занятия, ночевал, вероятно, где-нибудь на вокзале и форменным образом отсыпался на уроках. Но школа, проявив благородство, за которое, конечно, никакого «спасибо» от Малаховых не дождалась, дотянула подростка до девятого класса «без должных к тому оснований» и т. д.
Дело даже не в том, чья позиция была верной, а чья ошибочной. Налицо полное взаимное непонимание, пронизанное недоверием, неуважением, подозрительностью и враждой. Монтекки и Капулетти! Кульминационной точкой явился эпизод, когда Зинаида Ильинична выгнала из квартиры Евдокию Федоровну. С этого дня мотивы престижа окончательно взяли верх в отношениях между родителями и школой. Видимость контакта еще сохранялась, — видимость, еще более опасная, нежели откровенный разрыв, потому что заставляла и ту, и другую стороны играть в воспитание Андрея. Психологически я могу их понять, но оправдывать ни педагогов, ни родителей у меня нет никаких оснований. Ведь, в сущности, им всем не было дела до Андрея, если никто из них не пожелал приподняться над склокой и, сменив гнев на милость, пойти на уступки во имя контакта, который мог бы еще изменить отношение к подростку, верно или неверно избранное то ли родителями, то ли школой. Но нет, ребенок их не волновал. Истинной заботой каждой из сторон было «избежать ответственности», которая между прочим, так и не наступила, несмотря на трагический финал. Я готов предположить, что, если бы они знали о своей безнаказанности раньше, они бы давно прекратили вражду, перестали «кивать» друг на друга и в трогательном единстве поставили бы на Андрее большой общий крест.
— Андрей, — спросил я, — всегда ли ты плохо учился?
— Зачем? В первом классе нормально.
— Что же случилось потом?
— А надоело! Гулять куда интересней, чем делать уроки, ведь правда?
— Но тебе