5. Что мне размеры бедствия, от которого я погибну? Сама гибель — дело маленькое. А потому, если мы хотим быть счастливы, если не хотим вечно терзаться, страшась людей, богов или вещей, если хотим презирать судьбу с ее несбыточными обещаниями и пустяковыми угрозами, если хотим прожить без тревог, самим богам не уступая в счастливой безмятежности, надо, чтобы наша душа всегда была наготове. Бери ее, кто захочет, — кознодеи или болезни, вражеские мечи или обвалы рушащихся островов, провалится ли вся земля в бездну или необъятный пожар уничтожит города и веси.
6. Мой долг один: поторопить ее, когда придет ей время уходить, подбодрить и отпустить с добрым напутствием. «Ступай, душа моя, смело, ступай счастливо! Не надо колебаться: ты возвращаешься, откуда пришла. Это лишь вопрос времени: ты делаешь сейчас то, что все равно пришлось бы сделать когда-нибудь. Не вопрошай, не бойся, не пяться назад, будто тебя толкают к чему-то дурному; тебя ожидает природа, давшая тебе жизнь, и места, куда лучше и безопаснее здешних.
7. Там не дрожит земля, не сшибаются ветры, с грохотом разламывая тучи, пожары не опустошают города и области, там не надо бояться кораблекрушений, увлекающих в пучину целые флотилии; там не наводит ужас оружие, сверкающее под враждебными знаменами и грозящее гибелью многим тысячам с той и с другой стороны; там нет чумы и не горят общие погребальные костры, куда без разбору бросают всех, сражаемых болезнью».
Умереть нетрудно; тяжело бояться. Лучше пусть смерть один раз обрушится, чем вечно тяготеть надо мной.
8. Неужели я вправе страшиться гибели даже тогда, когда сама земля гибнет раньше меня, когда она, сотрясающая нас, сама сотрясается и, прежде чем поразить нас, сама получает разящий удар? Море поглотило Гелику и Буриду целиком; неужели я стану бояться за свое тело — эту ничтожную частицу? Корабли плывут над двумя городами — над хорошо известными нам городами, память о которых донесли до нас письмена; а сколько их было еще в других местах, сколько народов погребено заживо под землей и на дне морском! — Отчего же я противлюсь смерти — я ведь знаю, что не бессмертен? Неужто, зная, что все на свете имеет конец, я до последнего вздоха буду бояться?
9. Так что держись бодрее, Луцилий, изо всех сил держись против страха смерти. Он унижает нас; он губит тревогами ту самую жизнь, которую велит беречь; он преувеличивает все опасности вроде землетрясений и молний. Подумай о том, что невелика разница между кратким сроком и долгим, и ты стойко встретишь любую опасность.
10. То, чего мы лишаемся, — всего лишь часы; ну, пусть не часы, а дни, месяцы, годы: мы лишаемся того, что в любом случае нам бы не принадлежало. Скажи пожалуйста, что даст мне, если я даже и получу их? Время течет мимо, не утоляя нашей жажды; чем дальше, тем больше нам его не хватает. Будущее — не мое, так же как и прошлое; я подвешен в одной точке бегущего времени, и самое драгоценное — возможность сознавать, что я никогда не жаждал получить его больше, чем имел.
11. Изящно возразил мудрый Лелий[483] какому-то человеку, сказавшему: «В мои шестьдесят лет…» — «Скажи лучше “не мои шестьдесят”». Привычка исчислять утраченные нами годы мешает нам понять, что суть жизни — в ее неуловимости, а удел времени — всегда оставаться не нашим.
12. Лишь одно должны мы вколотить в свою душу, одно беспрестанно повторять себе: придется умереть. Когда? — Какое твое дело? Смерть — закон природы; смерть — повинность и долг всех смертных; смерть — лекарство от всех зол и бед. Всякий, кто знаком со страхом, уже пожелал ее. Брось все, Луцилий, и думай только об одном — как бы не начать бояться имени смерти; пусть мысль о ней станет тебе привычна и близка, чтобы, если понадобится, ты мог сам шагнуть ей навстречу.
Книга VII
О кометах
Глава I
1. Нет, наверное, человека настолько ленивого, тупого, настолько уставившегося, подобно скоту, в землю, чтобы не выпрямился и не устремился всей душой ввысь, по крайней мере, тогда, когда в небе вдруг просияет какое-то новое диво. Покамест все идет как обычно, грандиозность происходящего скрадывается привычкой. Так уж мы устроены, что повседневное, будь оно даже достойно всяческого восхищения, нас мало трогает; а вот зрелище вещей необычных, пусть и ничтожных, всегда сладостно.
2. Так что прекрасный сонм звезд, которыми усыпано непомерное тело [вселенной], не собирает толпы народа на площади; но стоит появиться чему-то из ряда вон выходящему, как все головы задираются к небу. У солнца нет зрителей, пока оно не затмится. Никто не смотрит на луну, пока с ней все в порядке; но стоит с ней чему-нибудь случиться, как целые города завопят хором, и каждый зашумит что есть мочи, повинуясь пустому суеверию.
3. А ведь насколько замечательнее то, что происходит изо дня в день: солнце замыкает своим вращением год, делая столько же, так сказать, шагов, сколько в году дней; от солнцестояния оно поворачивает, сокращая день, а от равноденствия склоняется ниже, удлиняя ночь; оно затмевает светила; оно, будучи намного больше Земли[484], не сжигает ее, но равномерно обогревает, то усиливая, то ослабляя свое тепло; оно делает Луну полной не раньше и не позже, как она встанет точно напротив него, и затемняет ее, когда она встанет рядом.
4. Но мы не замечаем всего этого, ибо это в порядке вещей. Вот если что-то погаснет или вспыхнет на необычном месте, тогда мы смотрим, задаем вопросы, показываем пальцами: настолько больше свойственно нам от природы восхищаться новым, нежели великим.
5. То же самое происходит и с кометами: если появляется на небе какой-нибудь редкостный огонь необычных очертаний, всякий из нас, не обращая внимания на прочие светила, горит желанием узнать, что это такое, дивиться ли этому явлению или бояться. Ибо нет недостатка в любителях напугать, толкующих комету как зловещее предзнаменование. Так что народ кидается расспрашивать, пытается разузнать, знамение это или просто звезда.
6. А я клянусь Геркулесом, что не бывает расспросов более возвышенных, нет сведений более полезных, чем все, что относится до природы звезд и светил: сжатый ли это огонь, в чем убеждают нас собственные глаза, а также истекающий от них свет и спускающееся к нам тепло, или же это не огненные шары, а некие твердые, земляные тела, которые катятся по огненной поверхности, заимствуя от нее и блеск и тепло, а сами по себе не светят?[485]
7. Такого мнения держались и великие мужи[486], полагавшие, что светила составлены из твердого вещества, а огонь у них — заимствованный. Ведь сам по себе огонь, говорили они, рассыпался бы, если бы его ничто не держало и он не охватывал бы чего-то единого; при стремительном вращении мира [космический] вихрь несомненно рассеял бы огненный шар, если бы огонь не принадлежал некому устойчивому телу.
Глава II
1. Для нашего исследования полезно будет рассмотреть и такой вопрос: устроены ли кометы так же, как верхние [звезды], или нет?[487] На вид у них много общего: они так же восходят и заходят, и внешний облик у комет похож, хоть за ними и рассыпается длинный хвост; ибо и те и другие одинаково огненны и блестящи.
2. В таком случае, если все светила — [того же состава, что и] земля[488], это будет уделом и комет; если же [окажется, что] кометы — не что иное, как чистый огонь, остающийся на одном месте по шесть месяцев кряду и не рассыпающийся от быстрого вращения мира, то и [звезды] тоже могут состоять из тонкой материи и тем не менее не распадаться от постоянного круговращения неба.