Читать интересную книгу Поэты 1820–1830-х годов. Том 2 - Семён Раич

322. К ДОНУ

Здорово, старый Дон, здорово, Дон унылый!Как родина моя, ты стал мне свят и мил;Я полюбил тебя из всей казачьей силы,Твои печали все к душе своей привил.Казацкая страшна была когда-то сила:С своими лодками ты пенил Черный понт,И кланялся тебе Азов и Трапезонт.Но ты разбогател — и зависть страх сменила!Уж не к тебе идут, а ты к ним на поклон!              Богат ты, старый Дон, и углем, и вином,И рыбой всякою, и солью, и скотом.Богат ты, старый царь Азовского поморья,Тебе не надобно стороннего подспорья;Богат, а сам в пыли лежишь!Как у младенца, спит твоя простая совесть,Бредешь ты нищенски и про себя ворчишьГеройских дел и бед страдальческую повесть.Я вслушался в нее, запечатлел душой,Ношу ее в себе и донесу потомкам…Всплесни же, старый Дон, веселою волной,Благословенье дай казачества обломкам.Ведь ты пред смертию — твой час последний бьетПод орифламмою священных преимуществВ грудь благородную граф Киселев воткнет              Меч государственных имуществ.

1847

323. БАЛ НА ЛЬДУ

Помнишь ли, мой идол гордый,Праздник в честь седой зимы —На груди немой и твердойЛьдом окованной Невы?

Звезды блещут на балконах,Солнца ночью зажжены,И в кристальных павильонахРазноцветные огни.

Дико, весело и шумно,Мчатся тени на коньках…Пламя тешится безумноНад красавицей в цепях.

Пламя, шум и звуки раяНе разбудят ото сна;И русалка ледянаяБезответно холодна!

В этом мифе муки страстнойПолный смысл моей мечты:Пламя — это я, несчастный,Ледяная — это ты!

324. "Есть имена: любовника, супруга…"

Есть имена: любовника, супруга…Их ветхий смысл был дорог всем векам;Но, ангел мой, простое имя другаЯ предпочту всем прочим именам.Нет, не дари и этого названья,И в дружбе есть корыстные мечты;А у престола чистой красотыПреступны и чистейшие желанья!Нет! Бог с тобой! Любовью безыменнойДоволен я — мне нечего желать:Есть слезы у меня, твой образ вдохновенный,Живою памятью так верно сохраненный,И горькое умение страдать.

А. В. ТИМОФЕЕВ

Биографическая справка

A. В. Тимофеев. Гравюра 1830-х годов. Воспроизведено с фронтисписа книги Тимофеева «Опыты», ч. 1, СПб., 1837.

Алексей Васильевич Тимофеев родился 15 марта 1812 года в городе Курмыше Симбирской губернии. Двенадцати лет он был отправлен в Казань, где четыре года проучился в местной гимназии, а потом еще три года в Казанском университете (на нравственно-политическом отделении). Окончив его в 1830 году со званием кандидата юриспруденции, Тимофеев едет в Петербург и вскоре устраивается там на место помощника столоначальника в департамент уделов.

В 1832 году он публикует прозаическую пятиактную драму «Разочарованный» в неистово-романтическом вкусе, а в следующем году — три небольших сборника по двенадцать песен каждый. Неуспех этих изданий[229] не охладил писательского энтузиазма Тимофеева. В 1833 году он напечатал «Послание к Барону Брамбеусу» (то есть О. И. Сенковскому), в котором, между прочим, взывал: «Научите меня, ради бога, как мне сделаться известным!.. я не имею расположения ни к какой службе. Для гражданской слишком беззаботен; для военной слишком чувствителен; для ученой — слишком мало учен; я родился быть поэтом»[230]. «Послание», как и некоторые художественные произведения Тимофеева, было написано в том серьезно-наивно-курьезном тоне, который отдавал мистификацией, но на самом деле был чужд подобной цели.

Заигрывание с Бароном Брамбеусом кончилось тем, что последний вдруг предоставил Тимофееву самую обширную в то время литературную трибуну в России — журнал «Библиотека для чтения». Подобно Кукольнику, Тимофеев сделался присяжным сотрудником журнала Сенковского по отделу «изящной словесности», который он в течение 1835–1839 годов из месяца в месяц наполнял своими стихами и прозой. Не довольствуясь этим, Тимофеев печатает отдельными изданиями свои «фантазии» — «Поэт» (1834) и «Елисавета Кульман» (1835), повесть «Художник», пьесы «Счастливец» (1834), «Рим и Карфаген» (1837). В 1837 году он уже выступает с трехтомным собранием своих сочинений под заглавием «Опыты». В том же году по случаю издания немецкого перевода «Елисаветы Кульман» Сенковский печатает панегирический отзыв о Тимофееве-поэте, провозглашая его достойным преемником Пушкина («Библиотека для чтения», 1837, № 4).

Популярность Тимофеева в кругах малокультурной провинциальной публики — в основном на вкусы этих читателей и ориентировалась «Библиотека для чтения» — была своеобразно отмечена Белинским. В уста одного из персонажей своей пьесы «Пятидесятилетний дядюшка» (1838), действие которой происходит в глухой провинции, Белинский вкладывает реплику: «Ах, я больше всего люблю господина Тимофеева… А мистерии его — какие страшные — все о преставлении света…» Другой персонаж с такими же примитивными запросами поддакивает: «Да, господин Тимофеев — поэт важный — пишет с большим чувством — лучше Пушкина»[231].

Как поэт и беллетрист Тимофеев в 30-е годы выступал в личине отчаянно мрачного байронизма. Неподлинность этого байронизма в эпоху стеснения всякой протестующей мысли не казалась очевидной, особенно в начале литературной деятельности Тимофеева, поскольку отсутствие глубины и серьезности в его критике нравов могли быть отнесены за счет незрелости его таланта. В 1834 году с Тимофеевым познакомился цензуровавший его книги либерально настроенный А. В. Никитенко. По его словам, это был человек, одаренный «пламенным воображением, энергией и талантом писателя. Доказательством того служат его „Поэт“ и „Художник“, две пьесы, исполненные мысли и чувств. Он совершенно углублен в самого себя, дышит и живет в своем внутреннем мире страстями, которые служат для него источником мук и наслаждений… Я не мог допустить к печати его пьес без исключений и изменений: в них много новых и смелых идей. Везде прорывается благородное негодование против рабства, на которое осуждена большая часть наших бедных крестьян. Впрочем, он только поэт: у него нет никаких политических замыслов»[232] (запись в дневнике от 11 июня 1834).

Испытавший на себе ярмо крепостной неволи, Никитенко проникся симпатией к творцу повести «Художник», герой которой — крепостной интеллигент, страдающий от униженного общественного положения. Но он не сразу разглядел, что «смелость» Тимофеева не шла дальше либеральной, подчас рискованной фразеологии, а благородное «негодование» возбуждалось не чем иным, как инерцией абстрактной отрицающей мысли.

Романтическая отрешенность от жизни и углубленность в себя во многих случаях способствовали обогащению внутреннего мира и открытию новых художественных ценностей. Но у поэтов литературной периферии такая отъединенность таила опасность разрыва внутреннего мира с живой действительностью, что неминуемо вело к опустошению замкнутого в себе сознания. Поэзия Тимофеева — яркая тому иллюстрация. Аскетическая сухость его художественного воображения, впрочем весьма подвижного, подстегиваемого неукротимой жаждой самовыражения, восставала против реальной жизни, как бы осуществляя над ней акт мести.

Поэзия Тимофеева сохраняет видимость идеалов — точку зрения абстрактного совершенства, с высоты которой люди, их интересы и поступки выглядят безмерно порочными и мелкими, а вся человеческая история — сплошной летописью преступлений. Обвинение падшего человечества во всевозможных грехах у Тимофеева вполне логично завершается идеей божественного возмездия, воплощенного в картинах конца света (мистерия «Последний день», стихотворения «Последнее разрушение мира», «Последний день Помпеи» и др.).

Единственный положительный герой Тимофеева — поэт, художник, гениальный мечтатель. Но он не живет реальной жизнью и даже не нуждается в ней. Его предназначение в том, чтобы умереть, то есть удалиться в свое истинное небесное отечество, почить в лоне бога. Такова «положительная» сущность этого образа.

Тимофеевская критика действительности, в которой иногда попадались социально острые обвинения, в целом была крайне легковесной и безобидной, ибо удары ее направлялись на отвлеченные, общечеловеческие пороки. Стремление схватиться за что-нибудь конкретное, прикоснуться к почве народной жизни у Тимофеева были, и в ряде случаев эти попытки оказывались не совсем тщетными. В частности, заслуживают внимания его песни на фольклорные и деревенские мотивы («Простодушный», «Борода», «Свадьба» и др.). Но в основном сочинения поэта сохраняют лишь исторический интерес, как яркое выражение крайностей в романтизме 30-х годов.