Староста бросился к толпе, чуть не сшиб крайнего, и люди расступились, пропуская его в круг. Запыхавшийся Сигмон перешел на шаг, и в этот момент Поттон закричал. Тяжело, с надрывом и отчаяньем, как смертельно раненный зверь. Курьера бросило в жар. Он прыгнул вперед, оттолкнул мужика с факелом и прорвался внутрь круга.
Там, на траве, лежала девушка. Потгон склонился над ней, обнял за плечи и зашелся криком. Курьер, замирая от страшной догадки, бросился вперед, упал на колени, оттер плечом старосту.
Это была Ишка. Она лежала на спине, раскинув руки, и ее распущенные волосы стелились по траве, как светлое покрывало. Дрожащими пальцами коснулся ее щеки и тут же отдернул руку. Щека была холодной, как лед.
Очнувшийся староста взревел, двумя руками толкнул курьера в грудь, и Сигмон повалился на спину.
— Ты! — закричал Потгон. — Ты!..
Он коротко размахнулся и отвесил Сигмону звонкую оплеуху. От удара курьер откинулся назад и повалился на спину. Поттон полез прямо через тело дочери, попытался ударить его еще раз, но на него навалились мужики и потащили в сторону.
Сигмон приподнялся и подполз к Ишке. Ее лицо, казавшееся в свете полной луны белым, словно мрамор, оставалось спокойным, как будто она спала. Вот только ее открытые глаза смотрели вверх, в ночное небо, на верхушки качающихся деревьев. Дрожащими пальцами курьер провел по холодной щеке Ишки. Мертва. И давно. Никаких ран на теле не было, и Сигмон откинул ворот ее рубахи. И тут же увидел на шее девушки две раны — словно кто-то ткнул ее новомодной вилкой. Или укусил.
— Нечисть, — прошептал Сигмон.
Мужики, стоявшие за его спиной, зашумели, браня нечисть, колдуна и все волшебство разом. Они кричали, что отомстят, звали соседей подняться и пойти сжечь гнездо колдуна, вытравить эту пакость с родной земли. Они заглушили даже Поттона, вывшего от горя и отчаянья. Но Сигмон их не слышал. Он гладил холодную щеку Ишки, чувствуя, как из глаз медленно катятся слезы. Фаомар. Проклятый колдун. Неужели он посмел прийти следом за ним в деревню и убить Ишку, так нагло, словно насмехаясь… Зачем?
— Солдатик… Эй, солдатик…
— Что? — Сигмон почувствовал на плече ладонь и обернулся.
Над ним склонился дед с растрепанной седой бородой.
— Слышь, солдатик, шел бы ты отсюда. Вона Поттон не в себе, обезумел вконец. Да и мужики распалились, сами себя подзуживают.
— Зачем? — спросил Сигмон, отворачиваясь и снова касаясь холодной щеки Ишки.
— Чего?
— Зачем она сюда пошла?
— Известно зачем. Травки тут нужные. Любят бабы эти травки заваривать, особо перед тем, как с мужиком побаловаться. Так что шел бы ты, солдатик, в деревню-то.
— Да, — прошептал Сигмон. — Конечно.
Он уже начал подниматься с колен, как вдруг почувствовал знакомый запах. Резко наклонившись, он припал носом к шее Ишки, словно дикий зверь, почуявший добычу. Кожа пахла сиренью. Увядшей, с гнильцой.
— Ты что, служивый! Очнись! Эй, солдатик!
Сигмон поднялся на ноги, выпрямился, сжимая кулаки. У него закружилась голова, и он сжал зубы, сдерживая крик.
— Лаури, — процедил он, чувствуя, как в груди становится горячо. — Лаури!
— Чего? — Переспросил дед, отодвигаясь в сторону.
— Ничего, — резко бросил Сигмон.
Он развернулся и пошел в темноту — к деревне. Сжимая до боли кулаки, он думал о том, что никуда мужики не пойдут — слаба кишка у них ночью на колдунов ходить. Пошумят, покричат и разойдутся. А завтра еще одно письмо в Меран напишут. Городскому главе. Но он — Сигмон Ла Тойя, курьер второго пехотного вентского полка, — пойдет. Он не деревенский мужик — солдат. Он наследственный тан и не может оставить это дело — дело чести.
Пробегая мимо дома старосты, он заметил Маришу. Она сидела на крыльце в одной ночной рубахе, обхватив колени руками, и тихо всхлипывала. Ее плечи вздрагивали, и Сигмон понял, что она плачет. Она уже знала.
Сигмон остановился, хотел подойти к ней, но так и не двинулся с места. Не решился. Тогда он крепче сжал кулаки, так что хрустнули костяшки, и зашагал к сараю.
7
Луна заливала сад мертвенной бледностью, превращая его в путаницу изломанных теней. Белое и черное — лишь два цвета осталось в этом саду, превратив его в царство смерти. Сейчас он был лохож на болото, мертвое и пустое, пугающее гробовым молчанием.
Подбежав к ступенькам, ведущим на крыльцо, Сигмон обнажил саблю. На медной ручке двери играл лунный отблеск. Курьер толкнул ее, потянул на себя — напрасно. Дверь оказалась заперта.
— Фаомар! — закричал Сигмон. — Фаомар!
Никто не ответил. Дом возвышался молчаливой громадой, казалось, он давно покинут. Ни огонька в окне, ни шороха. Только темнота и запах плесени.
Сигмон ударом ноги вышиб дверь и переступил порог молчавшего дома. Его встретила самая настоящая тьма, густая, как студень, липкая, склизкая, пахнущая страхом. Она окружала со всех сторон, мешала дышать, лезла в ноздри, в рот, в глаза. И все же он пошел вперед.
Сделав десяток шагов, Сигмон запоздало испугался. Со всех сторон его окружала темнота и пустота, реальным был только пол под ногами. Курьер остановился, чувствуя, как его начинает тошнить. Вроде бы коридор не настолько велик, он должен давно кончиться — обычной деревянной дверью. Сигмон взмахнул саблей направо, потом налево — пусто. Казалось, что он стоит посреди огромной темной пещеры и что никакого коридора на самом деле и нет. Есть только ненасытная утроба дома колдуна, готовая поглотить незваного гостя, растворить в себе, размазать тонким слоем по стенкам каменного желудка.
Сжав зубы, Сигмон осторожно шагнул вперед, словно проверяя, не исчез ли пол. Под ногами по-прежнему был камень, твердый и холодный. Тогда Сигмон взмахнул клинком, и снова — ничего. У него вдруг закружилась голова, словно он стоял на тоненькой дощечке, перекинутой через бездонную пропасть. Курьер покачнулся и застыл на месте, боясь пошевелиться. Стараясь сохранить равновесие, он взмахнул руками, как заправский акробат, глубоко вздохнул и вдруг почуял запах сирени. Тот самый мерзкий запах, что намертво въелся в его память. Сигмон, не помня себя от гнева, притопнул ногой, выругался, а потом пошел вперед, наплевав на все страхи. На пятом шаге сабля с глухим стуком воткнулась в дерево.
Сигмон подошел ближе, протянул руку и нащупал дверную ручку. Тут же все стало на свои места, наваждение отступило, и он понял, что коридор кончился. Не было никакой пропасти, никакой ненасытной утробы и огромной пещеры. Был только его страх.
От удара дверь распахнулась настежь. В лицо плеснулся свет, и Сигмон прищурился. Прикрыв ладонью глаза, он шагнул вперед и оказался в той самой комнате, где еще утром беседовал с колдуном. На обеденном столе стояли два огромных бронзовых подсвечника с зажженными свечами. Все еще щурясь, Сигмон подошел к столу и огляделся. В комнате пусто, нужно идти дальше, но снова лезть в темноту, блуждать наугад по коридорам не хотелось. Он опустил клинок, размышляя, что будет лучше — взять с собой свечу или сделать из штор факел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});