человек, допускаются представления о «человекоразмерных» системах и объектах, и потому наука не может быть ценностно нейтральной.
В. С. Стёпин использует идею человекоразмерности, скорее, как метафору. В его логике как раз постнеклассика имеет дело с проблемой человекоразмерности. Полагаю, что Петров был ближе к правде, согласно которой именно классический идеал рациональности как раз и был человекоразмерен, мир был соразмерен человеку. А вот в неклассической ситуации всё более обозначается разрыв между миром и человеком. Сложные социально-технологические междисциплинарные конвергентные конструкты и системы все более не соразмерны человеку.
Заметим, что в современном методологическом дискурсе всё более привычным становится допущение, что разные научные парадигмы, разные формы рациональности вообще-то никакого отношения к проблеме истины не имеют, в том числе и классическая. Речь идёт о разных парадигмах, то есть установках, нормах и предписаниях, по поводу которых договариваются сторонники той или иной парадигмы[173]. В этом плане представители разных парадигм устанавливают для себя разного типа нормативность. Самый простой вариант – в классической форме научные исследования должны быть свободны от этических норм и ценностей и основываться на опытном наблюдении, сборе данных и эксперименте, а в неклассической форме этические нормы становятся неотъемлемой частью позиции ученого[174].
Парадигмальный сдвиг
Но все же именно введение проблемы нормы в научный дискурс (будь то классический или неклассический) обостряет и делает более тонким различение научных парадигм. Скажу больше. Разные парадигмы рациональности отличаются не знанием, не объёмами знаний и теорий, не концепциями о мире. Они отличаются друг от друга именно типом нормативности.
Ведь что такое классическая парадигма? Существенно то, что в ней элиминирован сам субъект науки, сам исследователь. В классической форме отсутствует собственно антропология науки. Так называемая научная истина существует без голов, без ног, без её носителей, как бесполая и бездушная субстанция. А введение парной оппозиции субъект – объект (и как следствие – индивид и среда, внутренний и внешний и т. д.) предполагает сугубо сознательную установку на дистанцирование человека от процессов, которые он изучает, наблюдает и описывает. В классической парадигме допускается (!) сознательная установка-предписание на очищение знания от любой формы субъективности, опыта, моральных суждений, личной истории и личной биографии исследователя (очищение от «идолов» у Ф. Бэкона, «гильотина Юма», идеи чистого разума у И. Канта и прочие примеры). Заметим, классическая форма предполагает договорённость по поводу правильного, нормативно предписанного видения мира, построения оптики на этот мир, то есть допускает всё же наличие и присутствие человека как основного агента, вырабатывающего это предписание и устанавливающего эту парадигму. Но носители этой парадигмы сознательно стремятся освободить себя от самого же человека, то есть от всяких обязательств, от всякой ответственности за ту же самую истину, о которой они радеют. Классическая форма допускает тем самым освобождение от ответственности как нормы, приписывая знанию момент истинности, приписывая человеку стремление к объективности и чистоте познания мира. Фактически носителю классической парадигмы предписана особая норма: освобождение себя от субъективного опыта, от личной позиции и личной истории, но далее – фактически приписывание своим знаниям некоей объективности.
Но что произошло далее? Почему происходит рождение параллельно с классической формой иной, неклассической? Это связано не столько с развитием самой по себе науки и накоплением позитивных научных знаний. Накопление позитивных знаний о природе вовсе не предполагает отказа от привычной нормы, согласно которой знание о мире является (стремится быть) истинным[175].
Но далее в ХХ веке произошел, как полагают многие авторы, шквал разных поворотов – лингвистический, пространственный, коммуникативный, антропологический, и в целом парадигмальный, согласно которому доминирующей стала неклассическая форма рациональности и мышления.
А. П. Огурцов в этой серии поворотов особо выделяет антропологический [Огурцов 2011б]. Он заключается в двух моментах.
Момент первый. Это «поворот к новому философскому обоснованию гуманитарных и социальных наук, в котором произошла <…> апелляция к проблематике человека во всей его широте» [Огурцов 2011б: 259]. Момент второй. Это поворот, означающий «радикальную смену методологического оснащения гуманитарных и социальных наук», кардинальную перестройку самой философией своего объекта и средств рефлексивного анализа сознания и знания. Сама философия изменилась, став философской антропологией.
Вывод А. П. Огурцова относительно смены оснащения философии означает то, что вместо познавательных процедур, категорий и универсалий в центр внимания исследователей выдвигаются «экзистенциалы, то есть способы существования и формы понимания и интерпретации, репрезентирующие способы бытия-в-мире» [Огурцов 2011б: 260]. Экзистенциалы априорны, то есть надэмпиричны, сверхэмпиричны. Их априорность заключается в том, что они превращают эмпирические формы существования в то, что «ориентирует и управляет эмпирическим существованием человека» [Огурцов 2011б: 260]. Ориентированность заключается в том, что экзистенциал статичную ситуацию человека размыкает, направляет, выстраивает в определённую векторность. Вместо настроений – настроенность, вместо эмпирических забот – забота как фундаментальная структура существования, вместо сообществ разного рода – направленность на коммуникацию и Встречу.
Эти важнейшие методологические замечания А. П. Огурцова можно выделить как рамочные, относящиеся в целом к антропологическому повороту, который заключается в двух моментах:
– в акте включения в картину мира самого субъекта, агента, автора наблюдений, описаний, исследований, автора, порождающего концепции о мире;
– в сдвиге от объектного видения мира, предполагающего поиск и построение концепций и определений о мире, в том числе о самом человеке, – в сторону поискового, ориентировочного и навигационного типа мышления, предполагающего не построение определений, а выстраивание путей, траекторий, поисковых программ, выработку мыслительного, технического и иного оснащения самого автора этих программ (см. также [Смирнов 2018]).
Выше сказанное означает, что парадигмальный сдвиг предполагает не только разное видение субъектом мира и своего места в нём, но и смену способа работы, метода исследования, смену роли инструментария в исследовании, различие в целях и задачах.
Условно названная «классической» парадигма, а точнее натуралистически-объектная парадигма, укоренённая в метафизике XVIIXVIII веков, предполагала ухватывание мира как объекта с точки зрения его освоения и овладения. И поэтому предполагалось построение некоей целостной картины этого осваиваемого мира и всех его объектов, построение идеального концепта, целостного и законченного (включая и его самого, воспринимаемого как объект исследования). Концепт мира строился с помощью понятийно-терминологических конструктов-определений, фиксирующих устоявшуюся эпистему. А потому субъект нуждался в ясных определениях, пусть даже они и носили характер конвенций в рамках научных сообществ и традиций.
В таком случае нормой действия и в его рамках нормой исследования и познания становится соответствие принятым и описанным правилам, процедурам и конвенциям.
При сдвиге к условно названной «неклассической» парадигме, а точнее к парадигме поисково-навигационной, происходит смена основного ориентира для субъекта, смена его самоопределения: субъект не стремится осваивать и овладевать миром и его объектами, он старается найти своё место в мире,