мира и всякого сущего обостряет именно проблема нормы сущего и связанная с ней проблема границы сущего. Понятие нормы и границы становится тем более проблемным, если мы переходим в так называемый неклассический дискурс мышления, неклассическую рациональность, которая подвергает сомнению прежде всего привычные представления о границе, ставшие нормой в классическом философском дискурсе.
Представитель французской постфеноменологии Ж. Бенуа, например, пытается показать, что «самой яркой чертой позднейшей феноменологии надо считать её сосредоточенность на проблеме границ» [Бенуа 2014: 269]. Э. Гуссерль, полагает Ж. Бенуа, стремился создать очертания «нормальной (то есть соответствующей своим нормам) феноменальности, в которой данное соответствует интенции, адекватно ей или хотя бы соразмерно» [там же], а современнейшая феноменология стремится сосредоточиться на границах феноменальности, поскольку они оказались подвергнуты пересмотру ввиду постоянного несовпадения нормы и данности – «норма (то есть предмет) дана быть не может» [Бенуа 2014: 269]
Согласно привычному (классическому) допущению мы полагаем, что предмет соответствует норме и дан мне в норме. Но потому он дан, поскольку я его воспринимаю как этот предмет, мои представления этот предмет и конституируют. И потому, если предмет и понятие о нём совпадают, я получаю адекватную реальность. Например, если конкретный треугольник и понятие о треугольнике совпадают, то я воспринимаю этот знак как треугольник, я его могу читать. Феномен треугольника мне явлен. В этом плане предмет и норма предмета совпадают, точнее, представление, понятие о треугольнике нормирует каждый конкретный знак треугольника.
Неклассическая же рациональность заключается в том, что норма перестаёт быть всеобщей и постоянной, данной для всех. Она зависит от контекста и ситуации: «как и всякая мера, норма немыслима без контекста» [Бенуа 2014: 270]. И потому треугольник является треугольником каждый раз «с некоторой степенью погрешности, зависящей от ситуации, в которой мы это понятие применяем» [Бенуа 2014: 270].
Тем самым само понятие треугольника связывается с ситуацией его (понятия) построения, само понятие представлено как конвенция, конструкт, зависящий от ситуации построения и применения её участниками. А потому треугольник непосредственно дан, явлен быть не может как феномен (как в классической ситуации, в которой твоя интенция давала тебе шанс тому, что тебе открывался непосредственно феномен), поскольку всякий раз существует «зазор» между собственно «треугольностью» (понятием) и ситуацией. А потому треугольность как норма не может быть дана, она не принадлежит к числу вещей, которые могут быть даны, но скорее норма образуется всякий раз через меру, через соотнесение собственно самого себя и ситуации. В связи с этим треугольник не может быть дан «по истине», он вообще не дан и не существует вне самого субъекта мысли, он строится согласно норме, образующей всякий раз для него свою меру. Последняя строится, создаётся в ситуации применения самим субъектом мысли.
Тем самым Ж. Бенуа справедливо увязывает понятия сущего через понятия нормы, меры, границы и ситуации применения. В свою очередь мера, норма и граница связаны сугубо с действием автора, субъекта мысли, создающего ситуацию применения. Тем самым неклассическая рациональность предполагает отказ от абстрактного дискурса о норме сущего, самом сущем, о реальности, объективности данного – в пользу выстраивания дискурса о границах, норме и мере сущего.
Это положение, назовём его установкой неклассической рациональности, отличается от классической установки, согласно которой норма сущего присуща сущему, как бы в нём утоплена, впаяна, встроена, выступая неотторжимой частью сущего. Сущее само становится нормой, предписывающей и субъекту соответствующий образец мысли и действия. А рациональность как установка должна быть соразмерной этому сущему.
Проблему соразмерности сущего и человека в свое время поставил методолог науки М. К. Петров [Петров 2010; Петров 2012]. Он ввёл понятие человекоразмерности, полагая его как некий регулятивный принцип соразмерности объёмов знаний о мире и отдельного индивида, с ростом знаний, уже не вмещающихся в эти объёмы. М. К. Петров, как и многие авторы, заметил, что в западной интеллектуальной традиции сформировалась определённая парадигма классического рационализма, согласно которой принимается так называемый базовый постулат научного познания: мир объективен, мир разумно устроен, мир рационально познаваем, мир разумно упорядочен и доступен познанию отдельно взятым индивидом, становящимся в своём развитии познающим субъектом, осваивающим средства и конструкты познания. Средства и инструменты познания книги мира человек вырабатывает и передаёт по каналам трансляции «социокода» (понятие, также введённое М. К. Петровым). На этих допущениях базировался классический тип рациональности[172].
Сама же парадигма классической рациональности, полагал М. К. Петров, базируется на допущении, что мир разумно упорядочен именно потому, что в этом мире допускается необходимость присутствия разумного существа, то есть человека. И все представления о разумности, целостности, связности, всеобщности мира получают свою легитимность лишь потому, что присутствует в мире разумный человек, соразмерный этому миру.
В ситуации же формирования неклассического и постнеклассического типа рациональности были поставлены под вопрос и эти базовые постулаты о разумности и познаваемости мира и соответственно о его соразмерности человеку.
Получается интересная картина. И в классической, и в неклассической рациональности ключевым регулятивом выступает сам субъект мышления и познания, свойства которого себе приписывает человек, «существо мыслящее». Убери его из классической парадигмы, согласно которой мир разумен и упорядочен, и этот мир рухнет.
Но если вывести его, субъекта мысли, из парадигмы неклассической рациональности, согласно которой мир не упорядочен, конвенционален и ситуативен, то он тоже рухнет, поскольку держится сугубо на событии и прецеденте самого акта мысли, осуществляемого этим субъектом.
Все бы ничего, но в таком случае не лишним будет спросить – а каков же тогда смысл введения этих парадигм, которые сами становятся конвенциями и условными установками мысли, зависящими от субъекта, полагающего эти установки? Может, стоит поискать иного типа ключевые регулятивы и установки? Или таков наш удел?
В своё время В. С. Стёпин и другие авторы ввёл представление о классическом, неклассическом и постнеклассическом типе рациональности [Стёпин 2009]. В. С. Стёпин полагает, что в классическом идеале строилось понятие идеального объекта как бы «самого по себе», изолированного от субъекта. При этом и сам субъект, и его средства исследования и описания, были элиминированы. В неклассическом идеале обязательно начинает присутствовать требование представить средства исследования, инструменты и методы, о чем свидетельствуют эксперименты и вероятностные модели в квантовой механике. В классической механике допускалась идеализация, то есть построение идеального объекта как данного, готового объекта с его свойствами, которые и предстояло исследовать. В квантово-релятивистской физике уже предъявлялось как необходимое требование (норма) обоснование того, какие средства и методы используются для получения тех или иных результатов при проведении эксперимента. А вот в постнеклассическом идеале, в современной науке, имеющей дело со сложными саморазвивающимися системами, в которые включён и сам