На втором ударе Гийом МакГриди опрокинул соперника вместе с конем.
– Ох ты ж… – Их Светлость помрачнели. – И надо было ему мальчишку калечить…
Глава 38. Соперники
Высокие и могущественные мормэры, таны, бароны, рыцари и дворяне, каждый из вас, поднимите пожалуйста вверх вашу правую руку и все вместе, как вы будете в будущем, поклянитесь вашей жизнью и вашей честью, что вы никого на этом турнире не будете умышленно поражать острием вашего меча, или ниже пояса, и что никто из вас не начнёт нападать на другого, пока это не будет дозволено, а также если чей-нибудь шлем свалится, то никто не прикоснётся к этому рыцарю, пока он не наденет его обратно, и вы согласны с тем, что если вы умышленно сделаете обратное, то вы потеряете своё оружие и коней и будете изгнаны с турнира…
«Турнирная книга», Рене Анжуйский
Действо было впечатляющим, хотя несколько однообразным. Рыцари разъезжались, а потом, по сигналу, съезжались, норовя проткнуть друг друга копьем.
Копья были специальными, турнирными – то есть из мягких пород древесины, с тупым наконечником. На копье еще крепилась коронка, распределявшая силу удара на несколько точек.
В общем, трещало громко, разваливалось эффектно, а трупов было по-минимуму.
За рыцарями бодрым галопом носились турнирные служки, в чьи обязанности входило следить за соблюдением правил, а заодно уж помогать упавшим или падающим. Счет, как ни странно, велся на очки и победитель определялся по итогам трех заездов.
Копье, сломанное о щит, – один балл.
О кирасу – два.
О шлем – три. Правда, местные рыцари бить в шлем воздерживались, подозреваю, не из сочувствия к остаткам мозгов сопреника, но из сложности цели.
Падение с лошади или падение с лошадью являлось безусловным поражением. И как мне объяснили, первый вариант менее почетен. Зато второй – более травматичен. Я сама убедилась, насколько это страшно.
Почему-то я видела все очень подробно, словно в замедленном времени. Вот кончик копья касается щита и трещит, но не разваливается, как должен бы. А сам щит идет в сторону, выворачивая руку. Всадник кренится, копье скользит по броне, втыкаясь в щель между пластинами доспеха. Кажется, я слышала трест разрываемого мяса.
Железная бабочка на деревянном острие.
Жеребец встает на дыбы, но не способный удержаться, падает-таки, всем весом обрушиваясь на ногу всадника.
Крика не слышно.
Турнирный служка замирает столпом, и к упавшему устремляются герольды и оруженосцы. Машут руками. Хватают за уздцы жеребца, который поднимается быстро и не пытается сбежать, но стоит, дрожа всем телом. А пурпурный рыцарь победно галопирует вдоль ограды. Его любят.
И розы падают под копыта коня, алые, как кровь на опилках. Их тотчас подсыпают.
– Такое иногда случается, – Кайя мрачнеет и трет подбородок.
Рыцаря – шлем его снимают, и становится видно, что паренек юн – уносят. Он жив и я надеюсь, что выживет. И что Урфин собьет спесь с пурпурного ублюдка.
По-моему, в этом наши с Кайя мысли сходятся.
А Гийом МакГриди останавливается у нашей ложи. Сняв шлем, он отвесил изящный – насколько это возможно в железе и верхом – поклон. Хорош, мерзавец. Темноволосый, кучерявенький, утонченный до изнеможения. Очи-озера, ресницы-опахала и девичий румянец на щеках.
Так бы и записала в херувимы.
– Победу в этом турнире, – крикнул он, и глас у сего ангелочка оказался трубным, – я посвящу вам, Ваша Светлость.
А оно мне надо?
– Вы сначала победите, – вежливо ответила я. – А потом и посвящайте.
Магнус захихикал, мерзко так, громко. А Гийом, похоже, обиделся. Ну да, он к Нашей Светлости со всей душой, а мы тут выпендриваться.
– Будьте уверены, – пурпурный рыцарь отсалютовал обломком копьем.
Уверены мы не были, и пожалуй скепсис подлил масла в огонь. Или просто Магнус хмыкнул чересчур уж громко? Но дернув шеей, точно металлический воротник кирасы стал вдруг тесен, Гийом заявил:
– Теперь это дело чести. Если же я проиграю…
Он повысил голос, и теперь его слышали не только в нашей ложе.
– …то на этом же поле… поцелую сапог того рыцаря, который одержит надо мной победу…
Надо же, миры меняются, а понты остаются.
– …признав тем самым его славнейшим из всех рыцарей двора Вашей Светлости!
– Я хочу на это посмотреть, – пробормотал Кайя, глядя на МакГриди почти с нежностью. Кажется, турнир потерял былую томность.
– За что ты его не любишь? – я проводила рыцаря взглядом, и пожалуй, что не только я.
– Да не то, чтобы не люблю…
Угу, скорее стойкую антипатию испытывает.
– …он действительно очень хороший воин. Из лучших.
Это я сама вижу. Несмотря на воздушный облик, Гийом МакГриди знает, за какой конец копья держаться, как бы пошло это ни звучало.
– Но излишне жесток с оруженосцами.
Турнир шел своим чередом. И новая пара рыцарей – я с трудом сдержалась, чтобы не помахать Урфину – сошлась в бою. Снова хруст. Обломки копий – гринписа на них нет. Но обошлось без травм. Разменяв три пары, противники схватились за мечи.
– Он говорит, что закаляет волю. Воспитывает силу духа. Но как-то чрезмерно, что ли.
Звенели мечи. Кружились кони. В какой-то момент Урфин прижал соперника к ограде и просто приставил острие меча к горлу. Рыцарь выронил щит. Сдается, значит.
– Если так, то почему ты не вмешаешься?
Кайя посмотрел на меня с удивлением. Снова что-то не то ляпнула? Со мной бывает. Пора бы уже привыкнуть.
– Я не могу. Это… это как в брак вмешаться.
В некоторые браки стоило бы и вмешаться.
– Да и повода нет. Все живы. И учить он действительно учит. Ему многие желали бы отдать своих детей. А что до остального, то… рыцарь обладает полной властью над своими оруженосцами. Его долг – наставлять их. Твердой рукой.
Как-то Кайя это сказал нехорошо. И опять шрамы трогать полез. Оборвать бы ту самую руку, которая его наставляла, уродуя одновременно. Как жестокость может быть нормальной?
– Все не так плохо, сердце мое, – Кайя наклонился, поправляя плащ. – Я у Мюрреев учиться начинал. Это наши соседи. Эдвард только-только шпоры получил, и ему в радость было с нами возиться. Я так думаю. За два года он ни разу меня не ударил.
Гийом с грохотом ссадил очередного рыцаря.
И поймав шелковый шарф, прижал к губам. А потом привязал к седлу, где уже собралась неплохая коллекция шарфов.
– Но потом отец решил, что будет сам меня учить. А я был… не очень прилежным учеником.
Или просто учитель попался на редкость дерьмовый. Мне хочется обнять Кайя, как-то стереть, исправить эти болезненные воспоминания. Или хотя бы уменьшить боль. Как же туго ему приходилось, если через столько лет она все еще жива? Меня просто подмывает наведаться к покойнику и вбить в грудь осиновый кол. Так, на всякий случай.