Читать интересную книгу Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова - Василий Нарежный

Естественно, что взоры большого и малого стремительно обращены были на их светлости, но поражение многих было неописанно. Равномерно и Златницкий, протянув руки для обнятия зятя, с приметным ужасом отступил назад, и, одною рукою стирая пот с лица, а другою прочищая полузакрытые глаза, сказал со вздохом: «Конечно, злой дух потешается надо мной, что я ополоумел! Но ему даром не пройдет! И дьяволу не дозволю шутить над потомком гетманов малороссийских! Сейчас заказывается сто обеден для прогнания нечистой силы! Или, может быть, я от излишнего чувствования радости и без беса помешался, что мне совсем другое мерещится».

Тут, оборотясь к зятю, спросил:

— Скажите мне: отец ваш знатный заморский владетель?

Зять. Хотя не владетель, однако владелец в стороне своей почтенный!

Златницкий. В вашем владении есть море?

Зять. Небольшое, правда! Его сходнее назвать озером!

Златницкий. Однако ж по нем разъезжают военные и купеческие корабли?

Зять. Разъезжают, — хотя, правда, не корабли, но порядочные суда!

Златницкий. И у вас есть сильная гвардия?

Зять. Не очень, правда, сильна, но редко неприятель от нас здрав уходит!

Златницкий. Я слышал от вашего посла, что неприятели ваши свирепы, лукавы и отчасти трусливы?

Зять. Сущая правда! В наших сторонах и не водится неприятелей свирепее волков, лукавее лисицы и трусливее зайца.

Златницкий (с скрываемою свирепостию). Понимаю! не такого ли же разбора и флот ваш?

Зять. Он состоит из полдюжины хорошо оснащенных лодок, на коих, разъезжая по нашему небольшому морю, берем в полон щук, судаков, карасей, а иногда и вельможные сомы попадают.

Златницкий (задыхаясь). Итак, заморский принц Норд-Бес…

Зять. При венце переменил свое имя, и теперь зять ваш есть преданнейший ваш слуга и сын прежнего друга вашего пана Прилуцкого!

— Нет, — загремел Златницкий, — не черт виноват в обмане, а виноватого наказать должно! — С сими словами бросился он в свою оружейную палату, а гости, не зная — смеяться ли или бежать, решились скоро на первое; почему, ударясь к дверям оружейной, приперли и общими силами решились не дозволить неприятелю сделать вылазки до времени. Тогда пан Прилуцкий, быстро подошед к новобрачным, схватил их за руки, вывел, бросил, так сказать, в карету, велел стремглав скакать в свою деревню, а сам, вскоча на своего коня, пустился вслед вместе с великим советником принца и его командою. Когда они выпустили из виду деревню, то все поехали тише и пан спросил у советника:

— Скажите бога ради, что все это значит? Хотя я старый, заслуженный майор, хотя бывал бог знает где и видал много черт знает чего, однако теперешней комедии не могу растолковать.

— Я вам ее растолкую, — сказал великий советник, — извольте выслушать. Вам известно, что полк, в котором служит сын ваш, стоит здесь не далее десяти верст. Я также служу в нем, и в том же чине. Мы добрые друзья и товарищи; а вы знаете, что военные люди в любовных затеях охотнее пособляют друг другу, чем гражданские. Сын ваш открыл мне старую любовь свою к Евдокии, а вместе неудачу в сватовстве, происшедшую от глупого предрассудка ее родителя. Тотчас составлен план. Алексей наречен заморским принцем, я послом, а свиту нашу составляли отчасти роты моей казаки, а отчасти дворовые люди. Оттого-то мы столицею себе выбрали дальнюю вашу деревню. Вы сами свидетель, что успех увенчал наше предприятие! Надеюсь за посольские труды попировать на свадьбе моего друга, да и казаки не должны быть забыты.

В продолжение сего рассказа карета и телохранители въехали на двор панский; витязи спешились, и господин посол принцев, высаживая из кареты счастливых супругов, сказал Евдокии:

— Я уверен, сударыня, что вы не жалеете о потере своего светлейшего титула!

Когда собрались в покои, пан Прилуцкий, обняв свою невестку с нежностию отца, обратился к сыну и сказал:

— Господин капитан! Ты совершенный повеса, ибо пристыдил отца своего, старого заслуженного майора. Так ли думалось ему праздновать свадьбу своего единственного сына — капитана? Здесь не то, что в Москве и Петербурге, где нередко женятся и умирают скоропостижно и никто о том не думает. Здесь во всем любят порядок! Но скажи теперь сам, что буду я делать? Как приму любезную мою невестку? Кто проводит ее в брачную комнату? Кто будет подымать ее с постели на следующее утро? Кроме горничных девок, никого нет в доме! Разве ты хочешь и их перекрестить в статс-дамы и фрейлины? Ну сказывай, а я ничего не придумаю; стыд да и только!

— Батюшка! — сказал сын, — мы этому горю легко пособить можем, и скоро. Любезная моя жена пусть пойдет в спальню покойной моей матери, а проводить ее туда и поднять с постели — моя забота. Конница моя отправится в поле, где довольно найдет трусливых неприятелей, которых и возьмет в плен; пехота — в ближайший лес, где есть рябчики и тетеревы, дрофы и бекасы и всякого рода воздушные жители, флот выступит в море и, верно, не возвратится без довольной добычи. Друг мой и посол с своею гвардиею отправится на проезжую дорогу, к дому моего тестя, и волею или неволею будет командировать на наш двор всех свадебных гостей, которые не замедлят оставить великого моего тестя и, верно, упрямы не будут. Вы, батюшка, по любви ко мне, верно, займетесь командою надзирательниц кур, простых и индейских, уток, гусей и прочего, а особливо приведением в порядок погреба, которым вы пощеголять можете! Я вижу, что вы все согласны на мое предложение! Теперь еще полдень, и к вечеру много кое-чего наделать можно. А чтобы не медлить, то я покажу пример деятельности.

Он взял за руку смущенную свою супругу и повел ее в комнату своей матери.

Пан Прилуцкий, потеряв его из виду, всплеснул радостно руками и сказал с видом восхищения:

— Не правда ли, господин посол, что сын мой со временем может быть хорошим полковником? Добро! Обеспечим прежде наш аппетит и жажду, а там примемся всяк за свое дело.

Как сказано, так и сделано. Между тем, как конница, пехота и флот принца заморского, равно и посол его заняты были ревностно своими делами, обратимся в дом высокоименитого потомка гетманов. Мы оставили его в оружейной комнате, которую держали назаперти устрашенные гости.

Когда он догадался, — ибо он во всю жизнь догадывался, а не мыслил, — что достаточно снабжен и гневом и оружием для отмщения нареченному принцу заморскому и своей дочери, которую также подозревал участницею в гибельном заговоре, равно как и пана Прилуцкого, — то со всего размаху толкнулся в двери. Видя же, что они заперты, пришел в большое бешенство и с страшным проклятием начал прорубать саблею себе выход. Гости увидели, что дело на шутку не походит, и — давай бог ноги. Суета ужасная! Шум, крик и аханья женщин неописанны! Однако кое-как все уселись в свои экипажи и пустились куда кому было надобно. Златницкий, наконец, прорубился, вышел и, никого не взвидя, от изнеможения сил телесных пал без чувств на пол. Тогда только служители осмелились к нему приближиться; сперва припрятали как можно дальше его вооружение и после, подняв на руки, уложили на постель.

Посол и друг принца заморского стоял на большой дороге с своею командою. Кто из свадебных гостей ни равнялся с ним, он объявлял желание Прилуцкого, и все с великим удовольствием поворачивали к его деревне; ибо никто не опасался найти там столько ужасов, как в доме славного потомка гетманов. К вечеру Прилуцкий увидел себя окруженным великим собранием, он был весел, и все были веселы. Несколько дней прошло в шумном веселии, и первая Евдокия приступила с просьбами к мужу и свекру, чтобы они попытались, нельзя ли помириться с отцом ее. К сему присоединились многие соседи, и отправлено к пану торжественное посольство. Напрасно трудились! Он лежал на одре смерти, обкладенный изображениями своих предков. Едва усмотрел он прежнего посла от принца заморского, то опомнился, застонал, проворчал невнятно какое-то проклятие и скончался. Услыша о сем, Евдокия зарыдала, муж ее вздохнул от глубины сердца, а старый заслуженный майор произнес громко:

— Вечная память! Но если бы он несколькими годами умер раньше, то мы все несколькими годами раньше были бы счастливы!

Мы от чистого сердца благодарили дворянина за его чтение. Он простился с нами и поехал в свое поместье; а мы вознамерились, пробыв еще дня два, отправиться в дальнейший путь. Оставшись одни, мы распорядили время свое философски!

Обыкновенно поутру я уводил Ликорису из деревни, показывал ей лучшие картинные места, вокруг разбросанные природою, и объяснял мудрые ходы и законы сей любимицы существа великого и премудрого. Мне и на ум не всходило, что я понес много горестей от излишнего рвения просвещать. Я просветил княгиню Феклу — и она меня покинула, просветил Ястребова — и с бесчестием вытолкан из его дома; просветил Куроумова — и чуть не попался в крайнюю беду. Но Ликориса ни на кого из них не похожа, думал я и успокаивался; притом же я не князь уже фалалеевский и не буду никогда занимать кого-либо таким безумным просвещением, каковое преподавал прежде. Нередко подходили мы к лесному дому, — так крестьяне называли загородный дом господский, — обходили его кругом, но не видали ни одного существа живого; не слышно было ни малейшего шороху. Сквозь расселины ограды виден был обширный двор, поросший крапивою и репейником. Из щелей в стенах дома росла дикая ромашка, а на крышке кусты ракитника. Везде глухо, пусто!