При этих словах юная волшебница насторожилась. Мэг посмотрела на неё и так же неопределённо ответила:
— Сделай всё, что велел маркиз Харт. Или ты пожалел их?
Нико Кукольник нервно посмеялся и ничего не ответил. А Мэг отвесила ещё одну пощёчину девчонке. Просто так. Без видимой причины.
Пасс 2
Тем временем «лесной сорняк» активно обживал камеру в подземелье замка Кордейн. Камера ему досталась тесная и холодная. Сероватая плесень густым мохнатым пологом покрывала пол и стены. Откуда у графа Эдварда такие запущенные камеры? Видимо, здесь очень давно никто не сидел. Сено на полу давно сопрело от сырости, пахло гнилью, старыми помоями и ношеными чулками. Мишель неточно помнил, как здесь оказался. Не помнил он и того, как его ноги заковали в тяжёлые кандалы. В самые обычные кандалы для преступников. Такие висели целыми гроздьями в комнате для дознаний. Именно там приходила в себя Сандрин…
Его алхимический медальон со змейкой и вьюном теперь наверняка лежал в кармане Нико Кукольника. А вот куда пропали его сапоги, перстень с печатью и счастливая серебряная монета — он знал наверняка. Вернее, слышал острым слухом, как за глухой дверью камеры один из его сторожей пробовал монету на зуб, второй пытался натянуть на свои крупные ножищи изящные и узкие сапоги мастера алхимии, при этом проклинал тощего хозяина мелкой обуви. Без сапог чулки на ногах у Мишеля из тонкой льняной ткани быстро отсырели и покрылись грязью.
Мэтр измерил камеру шагами, осмотрелся, ощупал полы и стены, испробовал на язык серую плесень, попытался понять, в какую именно камеру его могли посадить. От хождения по каменному холодному полу его ноги стали неметь. «Нет, так дальше жить нельзя!» — раздумывал юноша, мурашки пробегали по спине целыми дикими табунами, начиная с пяток и заканчивая макушкой головы, зубы постукивали и немели островатые кончики ушей.
Мишель боялся даже предположить, что случилось с дочерьми графа Эдварда и маленьким графом Артуром. Он с содроганием вспомнил, как башня с библиотекой превратилась в пылающие руины. «Они погибли!» — эта мысль с болью ввинтилась в его мозг. Мишель присел на пол камеры, обхватив голову руками и шмыгая носом, несколько раз больно ударил себя кулаком по голове:
— Что я натворил, собачий сын! Осёл, что я натворил!
Припомнил Мишель и о мензурке с ядом, зашитой в голенище украденного у него стражем сапога:
— Эй, любезные! — крикнул он стражам. — Без сапог мне до утра не дожить…
Окошечко на двери камеры приотворилась, и в нём показалось бородатое лицо:
— Тише, остроухий, а то счас зубы пересчитаю!
Мишель замолчал на мгновение. С потолка ему на голову то и дело слетали мерзкие капли влаги. Холодные кандалы натирали кожу и усиливали дрожь. Уши у Мишеля совсем замёрзли. Полуэльф склонил голову набок и притронулся к кончику уха. «Отморожу кончики ушей и стану совсем как человек!» — подумал он и снова крикнул.
— Милейшие, прошу вас по-хорошему, будьте разумны… ну хоть немного… Верните сапоги, сатрапы!
— Умолкни э-э-э! — свирепо прорычал охранник, угрожающе стукнув по закрытой двери. Замки на дверях звякнули.
— И не подумаю! — крикнул неожиданно даже для себя самого Горознай и прикусил губу.
— Ну всё, ты меня уже разозлил, — ответил страж.
Дверь угрожающе заскрипела, отворилась, и в неё ввалился круглобокий мужик в засаленном кафтане и с факелом в руках. Его лицо покрывали ямины и прыщи, крупный мясистый нос в половину лица нервно задвигался. Кулаки этого, как показалось мэтру, чудовища в человеческом обличье, напоминали два кузнечных молота. И эти молоты крепко сжимали в коротких пальцах дубину. От стража несло луком, элем и перегаром. Этот запах въедался Мишелю в нос и бодрил не хуже нюхательной соли.
— Сейчас ты у меня получишь сапоги, — проворчал охранник.
Горознай вскочил на ноги, гремя кандалами, и приготовился к побоям. Он надеялся, что этот детина забьёт его до смерти.
— Отдай мои сапоги! — повторил алхимик низким раздражённым тоном.
— Я тебя воспитаю, эльф! Ты у меня станешь послушней дворовой девки! — страж перехватил дубину поудобнее.
— Остынь, Громила, — послышался голос второго человека, заглянувшего в двери камеры. Его лицо казалось излишне сальным, на подбородке, между складок кожи, проглядывала колючая щетина. — Этого эльфа велели не трогать. Лучше верни ему сапоги, от греха подальше…
Громила сморщился ещё больше, но теперь уже не от гнева, а от жадности:
— Ты что, Вонючка, такими сапогами и сам маркиз бы не побрезговал…
— Загнётся ещё, тебя маркиз тогда самого на сапоги пустит! — перебил его скользкий Вонючка. — С тебя довольно монеты и кольца.
Громила пихнул Горозная в живот дубиной. Полуэльф сложился напополам и застонал. Стражи оставили алхимика в покое и вышли из камеры. Мастер присел на лавку у стены и долго смотрел на маленькое оконце под высоким потолком камеры, закрытое железной решёткой. В окне иногда мелькали чьи-то пятки и слышались отдалённые человеческие голоса. Дверь снова приоткрылась, и в неё влетели запылённые сапоги мэтра.
Горознай попытался подняться с лавки, но не смог. Окончательно окоченевшие ноги не слушались. Мишель вспомнил, как однажды в холодную зиму ему с учителем Боданом Змеелюбом приходилось не раз ампутировать отмороженные пальцы рук и ног. Один из их пациентов долго и мучительно умирал от гангрены, начавшейся от отмороженных ног. «О, Сцина, пошли мне более лёгкую смерть!» — думал полуэльф, стуча от холода зубами.
За дверями слышался шёпот стражей:
— Сама чародейка Мэг Лори распорядилась не трогать эльфа до её прихода, — говорил Вонючка.
— Я служу маркизу Харту, а не этой двинутой бабе! — проворчал Громила.
Мишель доковылял до сапог, наклонился над ними и первым делом ощупал одно из голенищ. Мензурка оказалась раздавленной. Мэтр ругнулся про себя: «Чтоб вас понос разобрал!»
— Тех троих сопляков… — проворчал Громила.
Горознай замер, услышав эти слова, стараясь не греметь кандалами, подкрался к двери камеры и приложил к ней заострёное ухо.
— Каких сопляков? — переспросил Вонючка.
— Тех, что из-под руин достали… — уточнил Громила.
Мишель закусил палец.
— Сам Маркиз велел пока приберечь. И этого, остроухого, тоже. Так чародейка сказала.
Мишель схватился за сердце, облегчённо вздохнул. Ножные кандалы не влезали в узкие голенища его сапог. Он сел на лавку, заёрзал и заругался:
— Я вам покажу, где глисты зимуют!
— А мне плевать, что эта баба сказала, — прорычал недовольно Громила. — Чародейка она или ведьма, всё одно — баба. А шлюх я привык любить и тискать, а не слушать их болтовню.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});