Читать интересную книгу Котовский. Книга 2. Эстафета жизни - Борис Четвериков

По плану, разработанному Котовским, офицерский полк заставили отступать к реке, а там их ждали установленные наши пулеметы. Да, да, Марков помнит, как офицеры прыгали в воду, больше им ничего не оставалось. Туман рассеялся, настало ослепительное, бодрое утро. Фыркали лошади, вплавь переправляясь через реку, так как мост был поврежден… Течение было быстрое. Трупы на минуту задерживались, зацепившись за устои моста, а затем их уносило течением дальше…

Но все это лишь в памяти Маркова. А так, если оглянуться вокруг, сейчас была умиротворенная, деревенская тишина, выводок уток плавал возле самого берега. Они добродушно, хозяйственно крякали и ныряли за рыбешкой. На той стороне реки возле опрокинутой лодки стоял, застыв и окаменев, рыбак в соломенной шляпе и смотрел на неподвижный поплавок. Прокряхтел рядом воз. Красивая чернобровая молодка лениво глядела на Маркова, лежа на возу, выковыривая семечки из подсолнуха и поплевывая шелуху. Круглые облака отражались в воде. Квакали лягушки. Марков сел на обрыве возле куста смородины, развернул пакетик и принялся за мясные пирожки…

— Ну как? Довольны? — спросила Елизавета Петровна, когда он вернулся.

— Доволен.

— Посмотрели?

— Посмотрел.

— Ну и хорошо. А теперь в Умань. Поезжайте, миленький, сделайте, что Ольга Петровна просит, хочется ей внимание Николаю Николаевичу оказать.

Накануне отъезда в Умань Марков написал письмо в Ленинград. Обо всем доложил: и о красотах Киева, и о том, как побывал на реке Здвиж, и о том, как мечтал повидать крест, которым благословляли на ратный подвиг Дмитрия Донского.

В квартире было тихо. Ольга Петровна еще не вернулась с работы. Марков увлекся письмом и не сразу услышал, что кто-то его окликает. Оказывается, Елизавета Петровна заглядывала в дверь и манила его пальцем:

— Идите-ка, что я вам покажу…

Что за таинственность? И почему она говорит шепотом, когда все равно никого нет?

— Знаю я, — шептала Елизавета Петровна, — дружно вы живете с Оксаной. Совет да любовь. Хорошо это. Похвально. Совсем как Григорий Иванович с Ольгой жили. Так вот… никому не показывала, а вам покажу: письма у меня хранятся. Ольга-то все документы, все бумаги, фотокарточки — все в музеи отдала, а Письма от Григория Ивановича — это, говорит, мое, никого не касается, пусть, говорит, будут у тебя.

Елизавета Петровна протягивала Маркову пачку густо исписанных листков. У Маркова дрогнула рука. Письма, написанные Григорием Ивановичем! Все равно что с ним говорить, голос его слышать!

— Удобно ли, Елизавета Петровна?

— Да ведь Григорий-то Иванович вам кто? Посаженный отец! Вы должны эти письма знать, это вам как завещание — и воевать, как он, и жить, как он, и любить, как он. Нате, читайте, сядьте вот тут, на диванчике, и читайте, а мне по хозяйству надо.

И видя нерешительность Маркова:

— Не думайте, что Ольга Петровна рассердилась бы. Нет. Такие письма получать… боже милостивый! Да это превеликое счастье.

И вот остался Марков один. И пачку писем в руке держит. Какой заостренный и твердый почерк! Строчки загибаются кверху. Строчки неровные и быстрые, как весенние ручьи. Может быть, и писал-то письма в перерыве между двумя боями, где-нибудь примостившись и положив листок на полевой сумке на коленях…

«Милая, дорогая, желанная Лелечка!..»

Марков прочел эту строчку и остановился. Читать или не читать? Завещание? Вероятно, в свое время показали письма и Оксане? И значит, было на то разрешение Ольги Петровны, как выражение наивысшего доверия и расположения?

«Каждый раз, когда приходит летучка „оттуда“, где ты, моя родная, ненаглядная, — душа моя переживает какой-то удивительно сложный и сильный по остроте момент…»

Теперь Марков уже не в силах был остановиться и прочитывал строку за строкой, листок за листком, захваченный этим бурным порывом, этой силой переживаний.

«Каждый раз хочу послать тебе на бумаге все, что у меня в душе, мое чувство… Эх! Да разве вместит весь мир мою любовь?..»

Марков взволнованно думал:

«Да, это он, Котовский! Человек решительных действий и больших чувств! Таким, и только таким, я всегда и знал его. И поразительно: ни в одном письме ни слова, ни намека на то обстоятельство, что он ежеминутно подвергается смертельной опасности…»

Вот дата на одном из писем: 28 марта 1920 года. Марков наморщил лоб. «Март двадцатого года? Что происходило в марте двадцатого года? Одесса была нами взята в феврале, тогда же взяты Тирасполь и Маяки… Когда мы оказались на переформировании в городе Ананьеве? В конце февраля. Все ясно! Это письмо было написано в те дни, когда у бригады произошли первые стычки с белополяками в районе Комаровцев!»

Марков держал в руках пачку писем, письма были тем звеном, которого не хватало, чтобы представить весь облик Котовского.

Вошла Елизавета Петровна.

— Прочитали? Ольга правильно говорит, что у него была красивая душа. Несмотря на тяжелую молодость, на пережитое в тюрьмах, он остался чист и благороден. Да, это ее подлинные слова, и как они справедливы! Я-то видела их изо дня в день. И тоже могу сказать, что Григорий Иванович умел любить, умел и ненавидеть. Прекрасный человек. Ольге выпало большое счастье, что она встретила его.

Марков удивленно слушал: оказывается, Елизавета Петровна вовсе не так молчалива! Смотрите, с каким жаром она говорит! Марков в раздумье держал в руке письмо. Взгляд его остановился на заключительных строчках:

«…Это счастье — ты и моя любовь к тебе. Будь здорова, мое дивное чудесное счастье, моя мечта! Твой, весь только твой Гриша».

— Ура! Сдавайтесь! А то будет плохо! Ура! — с этими криками ворвался в комнату Гришутка. Он был увешан оружием. В каждой руке по пистолету, через плечо ружье на ремне, за поясом деревянная сабля.

— Тише! Тише! Ты же нашу Лёку разбудишь, вояка!

Но Леночка и не пошевельнулась. Она раскинула розовые, как бы перетянутые ниточкой ручонки в крепко-крепко спала.

4

Таких, как Николай Николаевич Криворучко, взрастила революция, воспитала гражданская война. Пока гремели залпы, все шло у них преотлично. Эти сыны народа обладали абсолютным здоровьем, безумной храбростью, военным талантом. Они быстро выдвинулись из рядовых бойцов и заняли командные должности. Бойцы их любили, так как это были свои, родные, понятные, близкие люди, им можно было довериться, с ними можно было, не задумываясь, идти в самый рискованный бой. Став командирами рот, командирами батальонов, полков, а то и дивизий, они на лету схватывали необходимые знания, на опыте проверяли железные законы войны, чутьем восполняли то, чего не хватало в их образовании.

Результаты были поразительные. Эти выходцы из армейских низов, делегаты от народа, счастливые самородки громили офицерские дивизии, разгадывали хитроумнейшие комбинации генералов — отборной военной касты, выкормленной в царских академиях во славу двуглавого орла.

И они победили.

Когда перестали ухать артиллерийские залпы, перестал строчить, захлебываясь короткими очередями, пулемет, затихла лязгающая поступь войны, мы стали подсчитывать, чем мы располагаем, какое у нас оружие, какова наша боеспособность.

Тут-то и обнаружились все недочеты, нехватки, обнаружилось и это несоответствие: заслуженные красные командиры, полные сил, имеющие за плечами богатый боевой опыт, не располагают, однако, достаточными знаниями. Они — надежнейший оплот революции, они действительно люди, на которых можно положиться в годину опасности, но им надобна самая отчаянная учеба и с самых азов. Будущая война предъявит к ним повышенные требования.

Это понимал и Криворучко.

Что было у него в активе? Редчайшая память. Даже Ольга Петровна заметила, когда первым преподавателем была у Криворучко: что сказано один раз, то запомнит на веки вечные. Глаз быстрый, силушка немеряная, на коне как влитой. Сколько было бойцов в бригаде, каждого знал по имени-отчеству, откуда родом, в чем его можно использовать, что можно ему доверить, кто видом орел, а душой тетерев, кто ловок и хитер, для разведки годится… Котовский нарочно его проверял и ни разу не поставил в затруднение. И в конях Криворучко толк понимал и знал золотое правило: обойдешь, оглядишь, так и на строгого коня сядешь. Бывший вахмистр царской армии, Криворучко хорошо знал службу. Соратник Котовского, он был беззаветно предан революции. Воспитанный на традициях Красной Армии, он был находчив, смел и понимал, что героизм заключается не в том, чтобы умереть, а в том, чтобы остаться целым и невредимым, нанося удар за ударом вражеским силам.

Чего не хватало Николаю Николаевичу Криворучко? Образования, знаний, теории, как и многим командирам тех лет.

Вот и пришел на помощь Криворучко этот самый ВАК — Высшие академические повторные курсы, на которых пришлось Криворучко семь потов спустить и только при помощи старика Гукова преодолеть всю премудрость.