Читать интересную книгу Тень (СИ) - Номен Квинтус

— То есть товарищ Егоров может, по вашему мнению, взять на себя и управление областью?

— Да, я в том не сомневаюсь. А если у него и возникнут проблемы, ему Белоснежка поможет. Она умеет поднимать энтузиазм народа.

— А как она это делает? Ведь, если мне не изменяет память, это очень молодая девушка, к тому же сейчас она в Москве на учебе…

— Я даже не говорю про Ковровский район, где ее каждая собака знает, но большая часть новых жителей области обязана ей жизнью и здоровьем, или своим, или жизнью и здоровьем члена семьи. Им этот энтузиазм даже поднимать не требуется, Белоснежка скажет «надо» — и им этого достаточно. А другие… просто не хотят выглядеть белыми воронами: трудовой энтузиазм, как говорит Белоснежка, заразен — и это хорошо.

— Действительно хорошо. Мы учтем вашу рекомендацию, а вы готовьтесь к переезду в Белгород. Мы даем вам на передачу всех дел и переезд неделю… а по новому секретарю обкома мы решение примем, скорее всего, завтра. И ждем успехов Белгородской области…

Шестнадцатого июля Иосиф Виссарионович пригласил к себе Семенова «для просветительской беседы»:

— Николай Николаевич, мне очень нужно вас кое о чем спросить. Мне сегодня прислали вот такой замечательный доклад, подготовленный товарищем Лысенко к сессии ВАСХНИЛ, которая состоится в ближайшее время. Но я не очень хорошо разбираюсь во всех этих ламаркизмах-вейсманизмах…

— Я тоже, Иосиф Виссарионович, только слова эти где-то слышал.

— Нам это известно. Но у вас учится одна удивительная девочка… которая, между прочим, по мнению Николая Ниловича, является лучшим врачом даже не Советского Союза, а всего мира. Я не буду оспаривать его мнение, но думаю, что хороший врач обязательно и биолог не из худших. И мне очень хотелось бы, чтобы вы, от своего имени, узнали ее мнение о разгорающейся сваре, я другого слова просто не подберу, среди наших советских биологов. И затем мне бы ее мнение сообщили. Я думаю, что широкой общественности не обязательно знать, что товарищ Сталин интересуется мнением какой-то студентки…

— Полностью я сами в этом вопросе согласен. Вы мне копию доклада передадите?

— Нет. Мне интересно ее мнение не по докладу, нам вполне понятно, какие слова в нем нужно поправить. Меня интересует, что она думает обо всех этих ламаркизмах и вейсманизмах-морганизмах и ее отношение к мичуринскому подходу в выведении новых сортов растений. И, особенно, животных: мне докладывали, что какие-то ее препараты существенно увеличивают привесы и удои, так что уж в этом-то она точно что-то понимает. Да и ее химикаты для увеличения урожаев тоже это доказывают. Нам известно, что воскресенья она проводит в Коврове, но если вы ее мнение узнаете хотя бы на следующей неделе, то я готов вас принять в любое время.

От Сталина Николай Николаевич вышел в некоторой растерянности: о роли Тани в росте укосов и удоев он раньше и не подозревал. Но ведь, наверное, Сталина не просто так интересует мнение этой девушки. И чем раньше товарищ Сталин получит ответ, тем будет лучше — поэтому он поспешил в университет, где еще не закончилась третья пара.

Таня на прямой вопрос академика ответила так же прямо:

— Я как раз проголодаться успела, так что давайте-ка зайдем пообедать в «Москву». Там и готовят неплохо, и я не буду грязно ругаться в общественном месте. Договорились?

— Что ты ругаться не будешь? Считай, что договорились.

— Ну что, теперь поговорим о биологии, — сказала она, закончив с супом. — Хотя тут и говорить-то особо не о чем. Большинство этих вейсманистов-морганистов — обычные шарлатаны от науки, гнать их поганой метлой нужно куда подальше. Некоторых и расстрелять было бы неплохо, но пусть специально обученные люди этим занимаются. Процентов пять из них — это люди, добросовестно заблуждающиеся, но пока с ними ничего сделать нельзя: экспериментальная база не наработана, а объяснять им истину без такой базы просто бесполезно. Что же до ламаркистов… — она отломила вилкой кусок котлеты, оглядела ее со всех сторон, сунула в рот, прожевала и запила компотом. Немножко поразмышляла, то ли над вкусом съеденного, то ли над поставленным вопросом и продолжила:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Американцы — народ в целом прагматичный, и они Мичурину миллионы сулили не из благотворительных намерений. Однако мичуринские выводы, в силу отсутствия у него образования, антинаучны. Он набрал огромную статистику, но вот осмыслить ее не смог. С Лысенко — та же ситуация: он великий труженик, эмпирически выстроил какие-то свои теории — но его теории тоже антинаучны, хотя и дают заметный практический результат. Но не в силу верности его теорий, а из-за того, что при таком количестве опытов чисто статистически некоторое количество позитивных результатов должно было появиться. В этом лишь и заключается разница между ламаркистами-мичуринцами и вейсманистами-морганистами: и те, и другие несут в массы околонаучную ахинею, но у Лысенко, который работает в поле, результаты есть, а у чистых генетиков результатов нет и не ожидается.

— Ты так уверенно это говоришь…

— Я говорю как врач: если больного лечить, то есть шанс, что он вылечится. А если думать о том, как его лечить более изощренным способом и проверять эти способы на червяках, то больной, скорее всего, помрет, лечения так и не дождавшись.

— Как врач, а ты знаешь, какая теория верна, а какая нет?

— Знаю. И вы, кстати, тоже знаете. Если есть факт, теории противоречащий, то он теорию эту опровергает, и получается не теория, а устаревшая ошибочная гипотеза. И фактов, противоречащих что ламаркизму, что морганизму-вейсманизму, море целое.

— А почему бы тебе на этой сессии на выступить?

— Потому что эта сессия — вообще к науке ни малейшего отношения не имеет. Люди дерутся за сладкие места руководителей с большими зарплатами и без малейших обязанностей, и я в это драке участвовать не собираюсь. Но, стоя где-нибудь сбоку, буду болеть за команду Лысенко. И не потому что он прав, а потому что его команда дает результат. Криво, косо — но дает, причем даже более заметный, чем все эти иностранцы, на которых так любят ссылаться морганисты. Я могу поспорить на что-нибудь… на бутылку французского коньяка против моего самолета: сразу после этой сессии за рубежом в научных якобы журналах поднимется вой, что Лысенко гнобит советскую науку. Причем независимо от того, кто на сессии возьмет верх.

— А зачем тебе коньяк, да еще французский? Ты же не пьешь… или я ошибаюсь?

— Не пью. Ну так вы и спорить не будете.

— Знаешь… с тобой — точно не буду. Ладно, я на семинар сегодня опоздаю, меня тут внезапно по проекту вызвали знаешь какому. Проведи его без меня, хорошо?

Глава 39

Первое сентября торжественно отметили первокурсники, впервые перешагнувшие порог Университета, и историки, вернувшиеся с каникул. Еще эту дату отметили биологи ­– но отметили грустно: больше половины преподавателей биофака были из университета выгнаны. А химики, физики и математики просто продолжили не прерывавшуюся на лето учебу: денежки-то за реальную работу им платили, некогда отдыхать было.

Таня тоже начало учебного года отметила относительно торжественно: с нее сняли обязанность вкладывать знания в головы студентов новообразованной кафедры вычислительной математики. Заведующим этой кафедры назначили Демидовича (который от высоты оказанной ему чести впал в некоторую прострацию), но звание профессора и все же огромный багаж знаний его несколько примирил с ворохом свалившихся на него обязанностей. Самым смешным, как заметил Николай Николаевич, в этой истории было то, что Борис Павлович по этому поводу сказал, что «раз уж девочка-химик разобралась в предмете, то уж математику стыдно этот предмет не освоить». И он — освоил, причем буквально за пару месяцев, вдобавок освоил так, что даже учебник успел написать для студентов. На базе, так сказать, практических работ: например, девушки-математики (все, как одна, соседки Тани по комнате) разработали алгоритм решения одной не самой простой задачки и даже смогли его реализовать «в железе». На самом деле там не совсем все же железо было: арсенид галлия — он вообще не металл, но у уже «комплексной экспериментальной лаборатории университета» внезапно появилось то, что и людям показать не стыдно.