– Я чувствую себя старым, – пробормотал он некоторое время спустя, – словно жизнь моя уже оборвалась. Не трагически, а как будто закрыли дверь. Мальчик, защищавший на дуэли честь Лавинии, уже давно не я. То был глупец и плоть от плоти мира, порождавшего глупость… Тогда все было иным. Ты помнишь?
– Да, – прошептала Люси.
– Мы не осознавали тогда своего счастья. Ты тоскуешь по тем временам? Я вспоминаю прошлое не как реальность, а скорее как сон.
Люси крепко сжала его руку:
– Молодость и глупость всегда похожи на сон. Для этого не требуется столько всего, сколько было у нас. Если бы не было войны и Лиззи стала хозяйкой обширного дома со множеством слуг и отправилась в свадебное путешествие, разве от этого возросло бы ее счастье?
– Ты вновь читаешь мои мысли. Милая Люси… Да, у меня сегодня сердце щемит из-за моей сестрички. Эта по-цыплячьи маленькая свадебка, и скромные подарки гостей на их последние деньги, и крохотный домишко… Мне хотелось бы дать ей больше, но я не могу.
– Прекрати, Пинкни! Ведь мы уже все выяснили. Ты отдал бы Лиззи собственный дом, а Лукаса сделал главой компании, если бы я тебя не разубедила. Ты не вправе это делать. Они должны сами строить свою жизнь, как это делают их ровесники. Ты не можешь дать им то, что они должны заработать сами. Мир вокруг нас переменился. Мы никогда не привыкнем к нему – мы частица прежнего, ушедшего мира. Но Лиззи и Лукас принадлежат новому миру. Они не знают ничего другого, они слишком молоды, чтобы помнить. Им будет неплохо… но и нам тоже – на наш, особый лад. Мы приспособимся. Надо как-нибудь исхитриться.
– Ненавижу приспособленчество, – с жаром возразил Пинкни, – ненавижу бесхребетность.
– Да, милый, это самое тяжелое и требует немало мужества. Для меня это не так страшно, потому что я женщина. Господь создал наши сердца более стойкими. А тебе предстоят тяжелые испытания: янки окончательно ушли, и все битвы позади, помимо самой трудной. Жизнь становится невыносимо скучна, и я не знаю, как вы, мужчины, приспособитесь к ней.
Пинкни вдруг понял, что Люси говорит именно о той муке, которая его гложет, хотя он и сам не до конца осознавал это. Вокруг него ничего не происходило, и не было надежды на какие-то перемены. Продолжительный раздор наконец прекратился. Драгуны не будут больше собираться по сигналу тревоги, не будет больше ни ночных патрулей, ни опасностей на каждой неосвещенной улице. Штатом теперь управляли политики, которые управляли им всегда; законы защищали интересы белых; улицы южнее Брод-стрит стали так безопасны, что дамы могли выходить без провожатых. Не было врага, которого нужно было победить, кроме бедности, да и к той уже притерпелись. Не с чем было бороться, кроме скуки.
– Откуда у тебя столько ума, Люси? Это, знаешь ли, даже раздражает. – Пинкни говорил с нежностью, но в его голосе проскользнула нотка нетерпения.
– Прости, дорогой. Я постараюсь исправиться.
Пинкни рассмеялся:
– Я каждый день благодарю Господа за то, что он создал тебя, Люси. Ты мое счастье.
– А ты мое, Пинкни. Это все, что нам нужно.
– Ты считаешь, Лиззи счастлива так же, как мы? Ты веришь, что они с Лукасом и в самом деле любят друг друга?
– Не беспокойся, Пинкни. Она без ума от счастья. Вылитая счастливая невеста. Нам теперь следует звать ее Элизабет. Она очень волнуется по этому поводу.
37
– Ты самая красивая невеста на свете, Элизабет, – сказал Лукас.
– В самом деле?
Вместо ответа он взял ее руку и поцеловал внутреннюю сторону запястья. Сердце Элизабет забилось.
– Я слышу твой пульс, – пробормотал Лукас. Карета остановилась перед их маленьким домом. Лукас выбрался на мостовую и, не выпуская руки Элизабет, помог новобрачной шагнуть на приступку кареты. Он подхватил Элизабет на руки.
– Лукас! – взвизгнула Элизабет. – На нас смотрят.
– Пусть смотрит целый свет, – заявил Лукас, – как мистер Купер переносит миссис Купер через порог ее кукольного домика.
Элизабет чувствовала себя маленькой и слабой в его сильных руках. Ей никогда больше не быть высокой.
Лукас пронес Элизабет по узкой крутой лестнице в спальню и бросил на пышное пуховое ложе.
Элизабет погрузилась в перину, как в воду. Она раскинула руки, как будто летит.
– О, Лукас, я так счастлива!
– Слушай, – сказал он.
Через открытое окно донеслись удары колокола. Колокол церкви Святого Михаила пробил семь, и сторож выкрикнул: «…и все в порядке!»
– О да, – сказала Элизабет. Она села на кровать и обняла своего златоволосого, богоподобного мужа.
– Сегодня мы ляжем рано, – сказал он. – Я разденусь в соседней комнате. Будь готова, когда я вернусь.
Ее пальцы были неуклюжи. Крохотные пуговки ее пышной батистовой ночной сорочки не поддавались. Когда она услышала шаги Лукаса, оставалось застегнуть еще пять. Элизабет шагнула на приступку кровати и бросилась под одеяло. Она испытывала любопытство, а не страх.
Лукас задернул занавеску, и в комнате сделалось темно и душно. Он скользнул под одеяло и улегся рядом с ней. Лукас крепко прижал Элизабет к себе. Под его весом матрас прогнулся, поднявшись у нее над головой. В глубине ее сознания зашевелились обрывки воспоминаний. В какой-то миг их калейдоскоп едва не вырвался на поверхность. Страх… пламя… давка вокруг нее… крики… грубые руки отталкивают ее прочь… нечем дышать… беспомощность… одиночество… ужас… Спазм сдавил горло, и она закашлялась. Но Лукас здесь. Она не одна. Значит, нечего бояться. Колумбия далеко, и все давно позади. Руки Лукаса умело двигались. Она ощутила странное трение. Он обхватил ее плечи, тело его передернулось, и Элизабет почувствовала, как страшная тяжесть скатилась с нее. Элизабет учащенно задышала, чтобы дать доступ воздуху.
– Лукас, – прошептала она, – для этого люди и женятся?
– А что, тебе мало? – Голос его прозвучал сердито. Элизабет хотелось видеть его лицо. Она вспомнила, что говорила ей Люси.
– Это было чудесно, любовь моя, – прошептала она. Она ждала, что Лукас ей что-нибудь ответит, но в темной комнате стояла тишина. Немного погодя Элизабет уткнулась в подушку, повторила свои молитвы и приготовилась спать. «Не понимаю, отчего люди так хлопочут вокруг этого, – недоумевала она. – Что ж, по крайней мере, это не больно».
Симмонс Тень аккуратно сложил чарлстонскую газету и опустил ее на пол рядом со стулом. «Вчера днем, – подумал он, – когда я с гордостью наблюдал, как работают новые ткацкие станки. И как же это я ничего не почувствовал? Купер. Я с ним не знаком. Из скупых пяти строчек не было ясно ничего, кроме того, что Лиззи Трэдд вышла замуж».