и будет вечно гореть в нем пламенем, грея буйволов и других тоддов. Огонь этого солнца весь состоит из любви. Но разве там горит любовь только одних тоддов? – спросили его. Да, потому что всякий добрый человек, белый или черный, есть тодда.
Приехали. Вот она – высокая пирамидальная чешуйчатая башня на пригорке холма. В нескольких сотнях метров от нее два дома – обычный и бочкообразный. Вики остался в джипе, а мы втроем пошли к этому храму-башне. Присели на траву чуть в стороне. Тая включила камеру, а я с проводником затеял беседу, хотя его английский почти не оставлял надежд. Вот то немногое, что удалось понять. Исконное имя ныне известного курорта Ути – Уттакаманд, так назвали его первые тодда, поселившиеся здесь в незапамятные. Имя переводится как однорукий человек, сидящий на холме. Руку свою он потерял в поединке с тигром, защищая буйвола. Который и есть их ближний бог, а творец мира – богиня Тайкирши, создавшая в начале буйвола, а потом уже человека. Тодда сейчас около полутора тысяч, многие из них переселились в государственные дома, полузабыв прежнюю жизнь. В начале прошлого века их было семьсот, на грани вымирания. Говорит, что приход британцев – самое трудное время, многих тодда перевешали на деревьях. Считают себя единственным корневым прадравидийским народом. Скотоводы, но вегетарианцы, живут в бочкообразных бамбуковых хижинах с маленьким лазом внутрь – девяносто на девяносто сантиметров. Прежде была полиандрия, сейчас это почти ушло. Женщин вдвое меньше, чем мужчин. Жрец храма – святой Молочник, и только он может входить, вернее, вползать в святилище. Женщины не допускаются ни к святилищу, ни к ритуалам. Реинкарнации в индуистском смысле у них нет. Нет и смерти, просто богиня Тайкирши переводит их на ту сторону жизни, где они продолжают пребывать в том же облике, хотя и призрачном.
Вдали показался человек в долгополой белой одежде и с посохом. Длинные до лопаток волосы, а впереди коротко стриженные. Высокий, с благородной, даже царственной осанкой. Да, все как в тех описаниях у Блаватской. Мы с проводником подошли к нему, поздоровались. Он выслушал проводника, кто мы и почему здесь. Пригласил к себе в дом после того, как закончим наш разговор.
Вернулись, продолжили. Денег в обороте никогда не было, натуральный обмен с соседними племенами: все, что дают буйволы, – на все, что необходимо. Свой язык – устный и письменный. Когда рождается ребенок, имя выбирается долго – месяцы могут на это уходить, потому что нельзя повторять ни одно из имен живущих. Или и живших прежде – тут я недопонял. А до тех пор ребенка не выводят на свет божий, только с обретением имени открывается дверь и ребенка знакомят с миром – чтобы солнце ему сказало здравствуй, и люди, и буйволы. А когда приходит час умирать-не-умирая, их встречает Тайкирши и, брызгая в лицо особой водой, переводит на ту сторону. Где все ровно так же, как здесь, но при этом другое. А потом возникла некая ситуация, после чего она прекратила кропить водой, а просто переводила на ту сторону. Что именно произошло и насколько их участь изменилась к худшему, я так и не понял с его слов. Похоже, несущественно. Сам этот проводник окончил колледж в Ути, а потом несколько подвис во времени и проморгал время женитьбы, да и дело с выбором непростое: не так много невест в немногочисленном племени, еще и нужно не в пределах своего или ближнего клана искать, чтобы избежать кровосмешения. В двадцать семь лет он оглянулся: в общем-то, выбирать уже не из кого – на весь народ была лишь одна девушка, ну, само собой, самая неземная, она и стала женой.
Выключили камеру, пошли в дом. Нас уже ждали. Сели в сенях с тем могучим стариком и тремя женщинами на скамейке в стороне, занимавшимися рукоделием – похоже, напоказ, чтобы, может, купили у них что-нибудь. Пожилая хозяйка вынесла для всех буйволиное молоко в чашках, хорошее… ну, терпимо. В Индии оно продается в лавках повсюду, в Харнай мы пробовали. Это, конечно, отличалось – как деревенские сливки от магазинных. Выпили и перешли на ту сторону – в призрачное состояние.
Мы лежали под солнцем. Под солнцем, сотканным из любви. На острове Суварнадург, у стен форта короля Шиваджи, виясь и уходя в песок, как двуглавая амфисбена. Мы лежали под солнцем нашей Диканьки, и слоны за колючей проволокой, погружаясь в болота, входили в нирвану, а красноголовые ибисы истошно кричали, вылетая из нашей груди. Под солнцем. На последнем пляже Кастедельфеса, на боку, свалившиеся с неба, я сзади, в ней, а перед нами – люди, корабли, и снова люди, повешенные в джунглях на деревьях. Под солнцем в английском парке, на языке немецкой грамматики, когда смысл проступал лишь с последним словом, звуком. Как дождик моросила Тайкирши. Над городом, в распахнутом футляре, стоящим вертикально: она, войдя в него, присела, кулачки к груди – виолончель, а я – смычок дыханья. В любви, одна на всех на братьев семерых. И оба – под синими очами великана и карлика с гадючьим взглядом. На языке, не ведающем лжи. И на другом – раздвоенном. На солнце, с буйволом, глядящим в ее глаза, в мои… и, отходя, ревущим в ярости.
#65. Тайпусам
Какая ночь тяжелая, говорит она, положив голову мне на грудь. Ты заговаривался во сне. Посмотри, что у нас творится.
Пол шевелился сплошным черным ковром. Нашествие муравьев. Большие, черные, но не агрессивные, мы их называли джайнами, соблюдавшими принцип ахимсы, в отличие от тех, в Харнай, мелких, изводивших нас, особенно по ночам. Эти даже на кровать не смели взойти.
Пришел Праба, занялся с Пушкиным муравьями, сказал, что завтра день бога Муругана, сына Шивы. Назвал хутор, где на высоком холме стоит его храм, там будет всенощная. Хутор находился в глубинке заповедника, несколько часов езды через чайные плантации, точнее дорогу он не знал, и что там будет происходить – тоже, по-разному бывает, сказал.
Я раздумывал. Муруган. Что я помнил? У него много имен: Сканда, Картикея, Субрахманья, Гуха, Куке или просто Мурга. Сын Шивы и Парвати, брат Ганеши. Бог небесного воинства. Возник из прерванного любовного акта Шивы и Парвати. Оброненное семя подобрал бог огня Агни и выходил вместе с богиней воды Гангой. То есть бог войны – плод прерванной любви и суррогатное дитя? Не просто бог войны, а бог-философ, суровый стоик, и обряды, ему посвященные, суровы соответственно. Чем же? Не там ли люди подвешивают себя на крючьях? И протыкают щеки спицей или тришулой, обрекая себя на молчание посвящения. Надо бы спросить у Прабы, будет ли все это там. И в интернете глянуть.
Да, все так. Десятки миллионов последователей, особо почитаем на юге Индии. Радикальная практика самоистязаний называется кавади, то есть ноша, испытание, или, по-нашему, – крест. Взяться его нести может каждый, это индивидуальное решение, не требующее испрашивания у кого-либо. Ну да, наше хлыстовство, например, власяницы, вериги, столпничество. Симеон простоял на столпе сорок лет. Тайпусам, называется, день Муругана. За сорок восемь дней начинается пост, потом особо вовлеченные в этот обряд бреют головы, прокалывают щеки трезубцем Шивы и подвешивают себя на крючьях, то есть их подвешивают. Обычно происходит это в статичном положении – вертикальном или горизонтальном. Крючья называются вель – от того копья, которое дала Муругану его мать Парвати, чтобы он им