Когда старуха высушила ее волосы, Юлия заставила себя обратиться мыслями к словам, которые Макрон произнес, когда ее вытаскивали из клетки. Возможно, в шатре Аякса ей удастся найти предмет, который можно использовать в качестве оружия. И которым ей удастся незаметно завладеть. Если ей удастся сделать это, она может попытаться убить гладиатора, и мысль о возможности такой удачи ненадолго наполнила ее душу победным восторгом. Перспектива эта заставила ее сердце взволнованно заколотиться в груди. Отложив в сторону полотенце, старуха ткнула гребнем в волосы Юлии. Острая боль заставила девушку вскрикнуть, когда старая карга принялась расчесывать оставшиеся в волосах узелки. Повернувшись, она инстинктивным движением отвесила старухе оплеуху.
— Осторожней, рабыня!
Юлия пожалела о своей вспышке, едва вымолвила эти слова. Ярость вспыхнула в глазах гнусной бабы, она стиснула кулаки и оскалила зубы:
— Драная сука! Рабыня я ей! — Ударом старуха сбросила Юлию с табурета и немедленно набросилась на обнаженную римлянку, осыпая ударами ее лицо, которое девушка пыталась заслонять руками. Град ударов остервеневшей фурии обрушился на ее руки и плечи.
— Мамаша! Довольно с нее, — крикнул стражник, подходя к ним на пару шагов. Схватив старуху за обе руки, он поднял ее на ноги. — Я же сказал тебе, хватит!
Брызгая слюной, она огрызнулась:
— Отпусти меня! Я убью ее!
— Не надо! Если только не хочешь держать ответ перед стратегом.
Старуха ожгла Юлию взором, а потом ногой ударила лежащую девушку в живот. Оттащив в сторону, стражник хорошенько тряхнул ее.
— Я же сказал тебе, мамаша, довольно.
Юлия со стоном перекатилась на бок и ощутила длинную и тонкую рукоятку гребня. Протянув под себя руку, она спрятала находку под мышку.
— А ты слышал ее! — взвыла карга. — Прямо как та сука в Гортине. Ты видел шрамы на моей спине. Видел же. — Она зарыдала и обмякла, страж нежно обнял ее.
— Все в порядке, мама. Прошлое закончилось. Тихо. — Он погладил ладонью ее жесткие седеющие волосы.
— О чем шум?
Юлия увидела, что от своего шатра к ним направляется Аякс. На лице его застыло мрачное выражение, не изменившееся, когда он посмотрел на всех троих, собравшихся у конской поилки.
— Что здесь происходит? Вставай! — оскалился он на Юлию, прежде чем обратиться к старухе и стражу, смотревшим на него со страхом и трепетом. — Отвечайте!
— Это все она, стратег, — страж указал на Юлию. — Она обидела мою мать, и мне пришлось разнять их.
Бросив на него короткий взгляд, Аякс перевел глаза на поднявшуюся на ноги Юлию. Чистое тело заставило его подчеркнуто внимательно рассмотреть ее.
— Такова природа римлян, они всегда пробуждают во всех остальных худшие чувства. Но не волнуйся, — Аякс снова повернулся к старухе. — Если она тебя обидела, то сегодня же заплатит за это. Получив от нее свое, я отдам ее тебе. Смотри только, чтобы она осталась в живых, понятно?
Старуха удовлетворенно кивнула. Аякс щелкнул пальцами.
— Тогда отмой ее дочиста и найди ей какую-нибудь одежду. Что-нибудь чистое и римское. С удовольствием замараю ее. — Шагнув к Юлии, он остановился и приподнял ее голову за подбородок. Рука его легла на ее грудь, и, глядя в лицо девушки, Аякс ощутил прикосновение похоти к чреслам. Юлия ответила ему возмущенным взором.
Аякс разразился жестоким смехом.
— Ну, когда эта ночь кончится, ты забудешь про всякую надменность. Обещаю это тебе. Ты будешь молить меня о пощаде.
— Я скорее умру.
— Нисколько в этом не сомневаюсь, однако тебе не удастся столь легким образом избежать моего наказания.
— Наказания? — Юлия нахмурилась. — И чем же я заслужила его?
Выпустив ее грудь, Аякс отступил на шаг.
— Тем, что родилась римлянкой. — Он повернулся к старухе и стражу. — А теперь побыстрее приготовьте ее для моего ложа. Как только оденете ее и надушите, ведите прямо ко мне.
— Да, стратег. — Страж склонил голову.
Когда Аякс направился обратно к своему шатру, старуха с ледяной ухмылкой приблизилась к Юлии.
— Эти шрамы на моей заднице будут сущей ерундой по сравнению с теми, которые он оставит на твоей.
Пробыв два часа в воде, Катон ощутил озноб. Насколько он мог судить, ему удалось проплыть полторы мили. Он уже сам сомневался в разумности предложенного им плана.
Вокруг него чернели головы и раскачивавшиеся на волнах надутые меха. Время от времени кто-нибудь из десятников окликал своих людей, чтобы убедиться в том, что никто не отстал. Оптион Аттикус вместе с остальными плыл возле своего командира. Судить о том, как продвигается группа, направлявшаяся к причаленным к берегу кораблям, было невозможно, и Катону оставалось только надеяться на то, что они приплывут к цели примерно в тот самый момент, когда он и его люди поднимутся на борт стоявших на якоре кораблей флота. До этого момента оставалось менее часа. Катон брыкнул ногами и продолжил движение вперед, пытаясь одолеть овладевающий телом холод.
Впереди огни лагеря восставших постепенно становились все более четкими, и он уже мог различить отдельные фигуры в свете костров. Возникшая впереди темная масса гасила находящиеся за ней огни, и Катон понял, что его отряд, наконец, приближается к кораблям хлебного флота. Остановившись, он поднял руку.
— Ко мне! Ко мне!
Вода вокруг него вскипела, приказ передавали все дальше и дальше, и его люди начали собираться вместе на ровной волне. Как только плеск стих, Катон, радуясь тому, что окружен таким количеством людей, по возможности громко произнес:
— Ну, пошли!
Солдаты поплыли в сторону флотилии, чуть расходясь по мере приближения к ней. С суровой решимостью приближались они к своей цели. Катон направлялся к самой середине пришвартованных друг к другу кораблей, которые постепенно закрыли от него весь вид на лагерь. Он уже слышал, как плещут волны о корпуса; иногда до него доносился голос, покрывающий плеск волн и шипение моря. Трибун замедлил движения, выгребая старательно, но осторожно, не создавая лишнего шума. Впереди проступила косая темная линия, и Катон понял, что видит якорный канат. Подплыв поближе, он ухватился за грубую веревку, которая, к счастью, оказалась удобно натянутой. Перебросив через ремень мех и связку с оружием, молодой офицер начал подниматься по ней на нос корабля.
Холодный ветерок охватил Катона, однако из-за сосредоточенности и физических усилий он не обращал внимания на мелкое неудобство. Наконец, поднимаясь, Катон добрался до клюза, отверстия для якорного каната в прочном корпусе хлебного судна. И чем дальше он полз, тем больше раскачивался канат, тем больше ему приходилось напрягаться, чтобы удержаться на нем. Наконец он смог дотянуться до корпуса, и, не выпуская веревки, другой рукой нащупал зацепку, подтянулся и ухватился за поручень. Невзирая на протест натруженных мышц, он заставил себя выглянуть из-за края борта. На носу никого не было. Ниже передней палубы находилась средняя палуба с крепким люком, прикрывавшим трюм. За ней маячила более высокая кормовая надстройка. Несколько человек находились на средней палубе; еще один, с копьем в руке, расположился возле рулевого весла. На корабле стоял устойчивый запах смолы, и Катон заметил огонек на корме, где под кожаным колпачком горела лампа. Аякс и в самом деле был готов сжечь корабли.