вкусное. Тебе понравится. И тоже с вишней. Например, кекс.
— Кекс… звучит заманчиво.
Подумаешь, что я его тоже не умею готовить. Но ведь кекс в чашке — это вроде как легко и просто. Даже я, человек далекий от кулинарии, наслышана об этом блюде. Осталось только незаметно посмотреть рецепт.
* * *
Штрудель долбаный? Да фиг с этим штруделем, кекс в чашке — вот это по-настоящему долбаное блюдо, которое явно придумал какой-то кретин. Низ весь сгорел, а внутри полуживая масса. Все не так. Все! Открываю настежь окно, впуская свежий воздух, чтобы избавиться от запаха гари и неожиданно понимаю, что дико хочется плакать. Последний раз так хотелось, когда нашла еле живого Симбу. Но тогда грех было не поплакать, да и ребенком по сути была. А сейчас совершеннолетняя корова льет слезы из-за сгоревшего кекса. А может вовсе не из-него, а из-за того, как все сложилось. Дерьмово сложилось. Нельзя быть жалостливой. Просто нельзя. У каждого своя дорога. Всех не пережалеть. Я же понимаю это. Чего ж так противно на душе? И эти предательские слезы никак не останавливаются…
С трудом отхожу от окна, чтобы взять разрывающийся от вибрации мобильник. Не хочу брать трубку. Знаю, что звонит папа с вопросом «где я». Жуть как не хочу отвечать и оправдываться. Но на второй раз пришлось все же поднять трубку.
— Да, папа, — снова подхожу к окну, устремляя взгляд на улицу.
— Ты где?
— Я у Сережи.
— Что значит у Сережи? Сегодня пятница. Мне кажется, у нас был определенный уговор, когда ты ночуешь дома. Ты и так его нарушаешь, мне это не нравится. Давай домой. Живо.
— Я останусь сегодня у него. Мне так надо.
— Я сказал — домой, Полина, — по слогам проговаривает папа.
— А я сказала, что останусь у него. Если ты забыл, мне уже двадцать один год, и я вольна делать то, что считаю нужным. И если я сказала, что мне надо остаться у Сережи, значит мне так надо. Все, завтра увидимся, пап. Пока, — не дожидаясь ответа, кладу трубку и тут же чувствую, как Сережа обнимает меня со спины.
— Неожиданно. Сергей номер один все же явится сейчас с дробовиком и прострелит мне яйца за то, что испортил его дочь, — шутливо произносит Сережа, обдавая меня запахом алкоголя. — Я — негодяй, — продолжает шутить Алмазов, целуя меня в шею.
— Не приедет. И не прострелит. Я думала ты отмокаешь в душе, а ты оказывается пил, в то время как я тебе гадила кухню.
— Уже помылся и выпил стакан вискаря. Осуждаешь?
— Нет.
— Расстреляешь?
— Нет, — разворачивает меня лицом к себе.
— Ты чего?
— Ничего. У меня кексы не получились. Ну ты, наверняка, понял, судя по этой вони.
— То есть ты плачешь из-за кексов?
— Я не плачу.
— Ах, ну да. Ну ты даешь, Поль. Пойдем, — берет меня за руку.
— Подожди. Спагетти нормальные, давай поужинаем.
— Я скоро буду состоять из одних макарон. Забыли, я не голоден, — на ходу бросает Сережа и подталкивает меня на диван.
Сажусь на сиденье и Алмазов располагается рядом. И при этом молчит. Долго молчит, напрягая меня бесячей тишиной.
— Мне тоже жутко жаль этого балбеса, — грустно усмехается Сережа. — И отца его жалко. Его даже больше. Они в такие долги влезли, что ему даже похоронить сына не на что. Хотя я знаю — найдет. Еще и памятник поставит, когда можно будет. Надо просто об этом забыть. Не грузись. Все будет нормально.
— Это ты после бокала виски такой оптимистичный?
— От бокала я не пьянею. Я скорее реалистичный. Это же жизнь, всякое происходит, — наклоняется к столику и наливает в бокал виски. Отпивает сам и подает мне. — Глоток для дезинфекции.
Вместо глотка допиваю все. Морщусь от крепости, но допиваю. Сережа усмехается и снова наливает до краев виски. Закрывает глаза, откидываясь на спинку дивана и медленно пьет алкоголь.
— Поехали вместе, — неожиданно произносит он, с грохотом ставя бокал на столик. Всего пять дней пропустишь. А если даже что-то упустишь — наверстаешь. Давай? Ну давай, — словно ребенок упрашивает Сережа, а мне вдруг от этого «давай» становится необъяснимо хорошо. — Я запросто договорюсь с твоей мамой, а она уже обработает на ура твоего отца.
— Давай, — соглашаюсь я.
— Завтра поедем оформим путевки, — воодушевленно произносит Алмазов и ложится на диван, положив голову мне на ноги.
Запускаю руку в Сережины волосы и начинаю медленно его гладить.
— Тунис?
— Там, кажется, медузы сейчас.
— Египет?
— Жарко, — смеясь, выдаю я.
— Турция?
— Давай, — соглашаюсь я, переходя пальцами на Сережино лицо. Глажу его и чувствую, что еще немного и он заснет.
— К вопросу зачем ты мне такая гадкая, да еще и у меня дома, — хрипло произносит Сережа, открыв глаза. — В отличие от тебя, у меня язык не отсохнет сказать вслух, что и так очевидно. Просто потому что люблю тебя, — сказать, что неожиданно — ничего не сказать. Хотя… я вообще не могу ничего сказать. Молча продолжаю его гладить, пока он не перехватывает мою руку. — Ничего не хочешь мне сказать? — тихо, но совсем не зло произнес Сережа.
— Да нет… наверное, — наитупейший ответ, после которого Алмазов, как ни странно, не злится, а смеется.
— Ты неисправима…
Глава 46
Казалось бы, всего каких-то два дня, и я увижу море. Радоваться бы надо, вот только на душе все равно не по себе. То ли из-за папиной упертости, то ли из-за того, что грустно, что остался всего один день в больнице, то ли из-за… блин. Как у людей получается жить беззаботно, ни о чем не задумываясь? Ведь нормально все, чего я гружусь? Неделя вдвоем, где не надо ни перед кем отчитываться. И готовить не надо. О, да! Никакой плиты. Мне даже будут подавать кофе. Вкусненький, сладенький. И выпечки утром будет до фига. И лебедей на кровати смастерят.