Лидия покачала головой:
– Да, занятно… Как играет жизнь, верно? Тогда вы были несвободны, теперь несвободна я… И вообще, немного поздно выяснять те обстоятельства, вы не находите?
Может быть, голос ее прозвучал излишне резко, но в том Аверьянов сам виноват. Вольно ж ему было употреблять слова «старая история» по отношению к событиям, которым всего-навсего каких-то двадцать лет! Он что же, хочет сказать, что Лидия постарела ?
– Дело мое в другом, – проговорил с прежней настойчивостью Аверьянов. – Хотел узнать: вы уже встречались с Русановыми? С Константином Анатольевичем? С вашей сестрой? Племянников видели?
– Только издалека, – с холодком отозвалась Лидия. – Эта семья меня больше не интересует. Ох, что же я… не угодно ли чаю?
– Благодарствуйте, – поднял, отказываясь, Аверьянов худую, пергаментную руку. – Вы, простите мне мое любопытство, до сих пор лелеете старую обиду?
– Обиду? – хохотнула Лидия. – Да нет, все давно в прошлом. И обида, и горе, и слезы… Слишком далеко ушло то время, когда глупая девчонка чуть не покончила с собой, а потом убежала из дому из-за молодого и красивого адвоката, который выбрал ее сестру-близнеца потому только, что у нее были разные глаза…
– Да разве в глазах было дело? – невесело усмехнулся Аверьянов, услышав в голосе Лидии то, что она так старалась скрыть и от него, и от себя самой, конечно. – Глаза тут ни при чем. Меня вот глаза Эвелины Николаевны никогда не привлекали, я по вас украдкой вздыхал. Хотя… вы должны судьбу благодарить, что с вами все вышло именно так. Ведь если бы Константин выбрал вас, а не Эвелину, вы поехали бы с ним в то злосчастное путешествие за границу и вы утонули бы, когда перевернулась лодка… Вы живы, вы благоденствуете, у вас прекрасный муж, дети… А ведь даже останков вашей сестры не нашли!
Лидия смотрела на него неподвижными глазами, лицо ее было лишено всякого выражения.
Непростая дама, подумал Аверьянов. В ту пору, когда он испытывал некое волнение при виде Лидуси Понизовской, она была совершенно другая. Все мысли, все чувства так и играли на прелестном лице. Казалось, именно про нее была некогда сложена пословица: «Что в сердце творится, на лице не утаится!» А теперь – маска. Маска, скрывающая бег мыслей, а быть может, холодные расчеты: сколько она получила от жизни взамен Константина Русанова? Благополучная семья, положение в обществе, преуспевающая жизнь в Петербурге и Москве, куда она когда-то сбежала из Энска… А взамен могли быть темные воды какой-то итальянской реки…
– Вы ошибаетесь, – вдруг сказала Лидия хрипло. – Вы ошибаетесь и даже не представляете, как сильно.
Аверьянов смутился. Черт, она его мысли прочла, что ли? Неудобно. А впрочем, весь разговор, с которым он явился, и неудобен, и чрезмерно долго длится. Довольно о прошлом, пора поговорить о настоящем и будущем!
– Лидия Николаевна, простите, если я чем-то вас задел, – покаянно склонил он голову. – Я виноват. Пришел к вам за помощью, а сам завел какие-то никому не нужные воспоминания.
– Вы ждете от меня помощи? – Лидия пожала плечами. – Извольте, но…
– Почему именно к вам я обратился? Объясню. Во-первых, я любил вас. Этим вы мне до сих пор… как-то близки и даже, не боюсь солгать, дороги. Во-вторых… вы способны понять меня – вы, одна из немногих. Вы – человек сильных страстей и стремительных поступков. Когда-то вы бросились в Волгу, чтобы досадить Косте Русанову и его невесте, вашей сестре. Вас чудом спасли посторонние люди, и после этого вы больше не вернулись домой, никогда не поддерживали отношения ни с кем из семьи. Вы предпочли случайное счастье… Это свойство сильной натуры! Мгновенно принять решение, которое обывателям покажется чудовищным, невероятным, – и довести его воплощение до конца… Вы поймете меня!
– Да в чем дело-то? – уже с нервностью спросила Лидия. – А, Игнатий Тихонович?!
И тогда Аверьянов ей все рассказал.
* * *
Олимпиада Николаевна не спала и была уверена, что никто в доме не спит. Даже Даня на кухне. А кругом тишина такая… как будто все лежат, затаив дыхание, ошеломленные, не в силах поверить в случившееся. Луна смотрит сквозь оконные переплеты, словно тоже понять не может – да правда ли это? – и хочет у кого-нибудь спросить. Вот сейчас заглянет в глаза Олимпиады и спросит…
Олимпиада Николаевна зажмурилась. Нет у нее сейчас сил на чужие вопросы отвечать, она и себе самой никак не может ни объяснить случившееся, ни уяснить его.
Не день, а светопреставление какое-то! «И мертвые восстанут из могил…» Нет, конечно, Олимпиада никогда не верила, что Лидия и впрямь покончила с собой в тот день – уж слишком она была жадна до жизни, слишком цепко за нее держалась. Но прошло двадцать лет, за годы всякое могло случиться. Сколько народу ежедневно помирает, почему было не помереть Лидии?
Не то чтобы Олимпиада желала ей смерти… Какая ерунда, все-таки младшая сестра! Нет, если правду сказать, своих младших, близняшек, она всю жизнь недолюбливала. С первых дней было видно – красавицами вырастут. А Оля даже девочкой была не слишком собой привлекательная, хоть и говорят, что все дети красивы, так и в девушках не выровнялась. А те две… как яблочки наливные! Завидовала она им. Потом стала завидовать одной Эвелине, поскольку Лидия вроде как сделалась подругой по несчастью. Но, положа руку на сердце, Олимпиаде стало легче дышать, когда Лидия исчезла.
А теперь появилась!
Чудеса, чудеса… Оказывается, Лидия тут уже с февраля. И они ни разу не виделись. Конечно, Энск – маленький город (или большая деревня, как предпочитает говорить Шурка), однако вот не сошлись, не столкнулись нигде.
Небось не столкнешься, коли встреч не ищешь! Русановы не пытались увидеться с Лидией, потому что знать не знали о ее возвращении. Она же не могла простить обиду. Правда, на Олимпиаду ей не за что было обижаться, это уж она просто злобствует (Лидуся ведь всегда была малость озлобленная, в отличие от очаровашки Эвочки и простодушной Оленьки). Пожалуй, кабы не просьба Игнатия Тихоновича…
Олимпиада села, прижав к груди руки. Стоило ей начать думать про Аверьянова, как у нее стеснялось дыхание. Что ж он с собой сделал, страдалец? Как завершил свои счеты с жизнью? Дюков пруд близ Звездинки, в Верхней части, озера Мещерское, Баранцево и Круглое, неподалеку от Самокатской площади, все были уже обшарены на предмет обнаружения мертвого тела. Искали его и в сормовских прудах да озерах. Не нашли. Ну, надо думать, что Аверьянов правду написал в своей прощальной записке: уйдет-де в скит, там и будет коротать два месяца, оставшиеся, по мнению врачей, ему до смерти. И то приписал еще, что два месяца – это небось слишком щедро, что покинет он сей мир куда раньше.