Далее Раутледж прибыла на Пасху в 1919 г., чтобы провести первое систематическое исследование поверхностных памятников.
Она записала: «Слова Роггевена о людях с разным цветом кожи по-прежнему справедливы. Островитяне сами вполне отдают себе отчет в этих различиях, и, когда мы записывали генеалогии, они охотно указывали цвет кожи даже отдаленных родичей (называя их либо „черными“, либо „белыми“)… Очевидно, что здесь перед нами смешанная раса…» (Routledge, 1919[266]).
Шапиро, также рассмотревший эту физико-антропологическую проблему, установил, что мнения расходятся; сам же он заключил: «…связывать остров Пасхи с меланезийскими или австралийскими племенами… значит идти наперекор известным фактам» (Shapiro, 1940[277]). Метро счел это отрицание меланезийского элемента вполне доказательным и в своей монографии по этнологии острова Пасхи пишет что изучение археологических памятников убедило его в единстве пасхальной культуры (Metraux, 1940[222]). Однако товарищ Метро по экспедиции археолог Лавашери подчеркнул, что их исследования ограничивались наземным материалом, и осмотрительно заключил: «Вероятно, полинезийцы застали остров Пасхи необитаемым и лишенным каких-либо памятников старины, хотя доказать это утверждение мы не можем» (Lavachery, 1935; 1936[196, 197]).
Еще до моего прибытия на Пасху я сомневался в справедливости вывода Метро и в 1941 г. вернулся к аргументам в пользу комплексности пасхальской культуры. Вместо меланезийского субстрата я по примеру Маркхэма предположил субстрат из Андской области. Хотя тогда я не был знаком на практике с бальсовыми плотами, мне не верилось, что южноамериканцы ничего не смыслили в морских делах, и я считал, что остров Пасхи был вполне достижим для доинкских мореплавателей из Перу (Heyerdahl, 1941[147]). Вскоре после этого патер Энглерт, возобновив изучение пасхальских наземных памятников, также оспорил выводы Метро и Лавашери. Он вернулся к предположениям Раутледж и других о том, что полинезийскому этническому и культурному слою предшествовал некий другой субстрат, однако подправил старую гипотезу об иммиграции из Меланезии, указав на некоторые параллели с культурой древнего Перу (Englcrt, 1948[106]).
Из этого краткого обзора видно, что еще до наших стратиграфических раскопок на Пасхе представители разных наук отдавали предпочтение аргументам в пользу комплексности здешней культуры.
В области лингвистики, пожалуй, было меньше оснований подозревать наличие чужеродного субстрата. Правда, Энглерт, очень тщательно исследовавший современный пасхальский язык, ссылаясь на предания о том, что живший раньше на острове другой народ говорил иначе, указывает, что наличие некоторых синонимов может быть связано с этим различием. Он сообщает также, что старики, делая определенные фигуры из веревочек, произносили при этом традиционные тексты, но слова были настолько неразборчивыми, что ему не удалось их записать (Englert, 1948[106]).
Первый словарь, в который вошло 94 пасхальских слова, был составлен в 1770 г. участником испанской экспедиции Агуэрой. Наряду с типично полинезийскими словами словарь содержит и явно неполинезийские. К последним относятся, в частности, числительные от единицы до десяти. Вот эти числительные; в скобках они же на современном рапануйском диалекте:
кояна (этахи) корена (эруа) когохуи (этору) кироки (эха) махана (эрима) феуто (эоно) фегеа (эхиту) мороки (эвару) виховири (эива) керомата (ангахуру) (Agücra, 1770).
Росс и Метро, пытаясь объяснить, откуда взялись эти, казалось бы, посторонние для Пасхи слова, несовместимые с гипотезами об однородном составе местного населения, предположили, что Агуэра неверно истолковал их (Ross, 1936; Mclraux, 1940[264,222]). Но даже если так, они все равно остаются чужими, ведь другого толкования, исходя из полинезийского языка, мы все равно не найдем!
Как показывает Энглерт, война Хоту-ити, видимо, опустошила остров Пасхи около 1772–1774 гг., как раз перед прибытием Кука (Englert, 1948; Heyerdahl and Ferdon, 1961[106, 155]). Были уничтожены плантации, и разрозненные группы измученных войной, живущих в крайней нужде полинезийцев не могли даже снабдить разочарованных англичан провиантом. Кук и его спутники вполне сознавали, что несколько сот уцелевших пасхальцев заметно отличаются от многочисленного процветающего населения, описанного предыдущими исследователями. И он и Форстер сразу опознали полинезийский элемент; по их описанию, это были малорослые, щуплые, боязливые и жалкие люди, так что исследователи предположили, что на острове произошла какая-то катастрофа и только грозные монументы остались свидетельствами былого величия (Кук, 1964; Forster, 1777[3, 115]). Позднейшие исследователи обычно упускали из виду эту резкую перемену в картине пасхальской жизни между визитами европейцев в 1770 и 1774 гг. А между тем подтвержденные археологией предания о рве Поике, как мы уже видели, говорят о том, что примерно в 1680 г., то есть еще до визита Роггевена, тоже была уничтожена немалая часть населения острова.
Нам неизвестно, в какой степени ко времени прибытия Кука на Пасху там сохранились неполинезийские языковые элементы, поскольку Кук и Форстер записали для сравнения лишь немногие слова, которые они и их переводчик с Таити смогли отождествить с таитянскими; незнакомые слова вовсе не записывались (Кук, 1964; Forster, 1778[3, 116]). Да и сам Кук признавал, что его словарик из 28 слов, родственных таитянским, не характеризует пасхальский язык той поры; он говорит о первом пасхальце, который поднялся на борт корабля в присутствии таитянского переводчика Ойдиди: «…язык его оказался совершенно непонятным» (Кук, 1964).
В 1864 г., до появления полного словаря рапануйского языка, на острове поселился миссионер Эйро; с ним прибыли несколько мангаревцев и немногочисленная группа пасхальцев, возвращенных домой через Таити и Перу, куда их угнали работорговцы. Через письмо и речь язык сильно поредевшего населения Пасхи подвергся таитянскому влиянию. Несколько позже Руссел составил опубликованный после его смерти рапануйский словарик (Roussell, 1908[265]), однако еще при жизни Руссела англичанин Палмер писал: «Язык их изменился так сильно, что никто не может сказать, каким он был первоначально» (Palmer, 1870[243]).
Приспособление языка к таитянскому еще больше усилилось в 1871 г., когда большинство пасхальцев отправились на Мангареву и Таити, а на острове, чье население к 1877 г. сократилось до 111 человек, обосновались говорящие на полинезийском языке таитянские овцеводы и прошедший обучение на Таити проповедник с Туамоту (Pinart, 1878[246]). Лексика потомков этих 111 пасхальцев, которых обучали в школе на таитянском наречии, и легла в основу большинства последующих рапануйских словарей. Не удивительно, что Черчилл, сравнивая свой часто цитируемый словарь с рапануйским текстом, записанным на Пасхе Томсоном тридцатью годами раньше, заключил: «Об этом тексте достаточно сказать, что это не тот рапануйский язык, который отражен на страницах данного словаря, не отвечает он и известным наречиям каких-либо других полинезийских народов, скорее он представляет собой смесь нескольких языков» (Churchill, 1912[68]).