по злому умыслу, это он случайно нарушил правило, которое должны соблюдать все члены научного сообщества той поры: он же картезианец и обязан был видеть сознание как точку осознавания, но проговорился…
Главное сейчас все же – те чувства, которые Дюркгейм сумел рассмотреть в основе общности действий людей одной культуры:
«Значит, коллективные чувства, которым соответствует преступление, должны отличаться от других каким-нибудь отличительным свойством: они должны иметь определенную среднюю интенсивность. Они не просто запечатлены во всех сознаниях, но сильно запечатлены. Это не поверхностные и колеблющиеся пожелания, но сильно вкоренившиеся в нас эмоции и стремления» (Там же, с. 85).
Я не хочу сейчас углубляться в то, что такое душевные движения, которые мы называем чувствами. Но хочу показать лишь то, что просматривается сквозь образы Дюркгейма: там, под нашими поступками, всегда есть чувства, но никто из психологов пока еще не сумел объяснить, что это такое. И не сумеет, пока не рассмотрит, что они есть лишь отражения движений того, что и является действительным предметом науки о душе. И это, что движется там, глубоко внутри меня, под слоями шелухи, которую мы можем называть культурой, коллективными представлениями или общественным сознанием, делает что-то свое, что-то очень философское, идеальное, что мы лишь чувствуем, но когда пытаемся назвать, нашего бедного языка хватает лишь на брань, стоны или умничание…
Одно и то же душевное движение может вызвать крик с требованием убить, и слезы благодарности. Не верите? Простейший пример: предательство любви, измена. Если это показать на вече, на народном суде, изменщицу забьют камнями, но если то же самое будет показано в театре, то толпа может и целовать подол ее платья в благодарность за тот катарсис, то очищение, что подарила им актриса, вдохновленная Мусагетом…
«Недостаточно поэтому, чтобы чувства были сильными, надо, чтобы они были определенными. Действительно, каждое из них относится к какому-нибудь четко определенному обычаю» (Там же, с. 86).
Это неверно, чувство относится к нарушению этих обычаев. К обычаю относится нечто совсем иное, а именно пути, которыми движутся души людей, избравших идти к общей цели вместе, – родом, общиной или единым обществом. Пути душ – это очень важно, потому что они всегда пути возвращения домой, на Небеса. Именно поэтому очень важно, чтобы эти пути были живы и не нарушены. Эти дорожки не должны замуравлевать и заколодевать. Нарушения их есть разрушения возможности для нашего народа обрести однажды покой, поскольку все пути когда-то должны завершаться, а искренне сражавшиеся должны быть награждены отдыхом… Вот откуда те чувства, что выплескиваются на нарушителей обычаев.
«Теперь мы в состоянии сделать заключение.
Совокупность верований и чувств, общих в среднем членам одного и того же общества, образует определенную систему, имеющую свою собственную жизнь; ее можно называть коллективным или общим сознанием.
<…>
Действительно, оно независимо от частных условий, в которых находятся индивиды; они проходят, а оно остается. Оно одно и то же на севере и на юге, в больших городах и маленьких, в различных профессиях. Точно так же оно не изменяется с каждым поколением, но, наоборот, связывает между собой следующие друг за другом поколения.
Значит, оно нечто совершенно иное, чем частные сознания, хотя и осуществляется только в индивидах. Оно— психический тип общества, подобно индивидуальным типам, хотя и в другой форме, имеющий свой способ развития, свои свойства, свои условия существования» (Там же, с. 87).
Вот исходное определение коллективного сознания, сделанное Дюркгеймом. Определение не слишком точное, что он сам и ощущал, когда менял понятие «коллективное сознание», на «коллективные представления». Но с тем же успехом его можно было заменить понятием «культуры», если осознавать, что говорим лишь о той культуре, что составляет содержание нашего сознания.
Тем не менее, это очень важное понятие, и оно прямо вытекает из того, как Кавелин определял психическую среду. К сожалению, Дюркгейм не читал Кавелина, и потому звучит слабо. Все-таки предшественников надо знать,…даже если они русские.
Глава 7
Социальная морфология и социальная физиология. Мосс
Последним из представителей Французской социологической школы, о ком я хочу рассказать, был племянник Дюркгейма Марсель Мосс (18721950). По сути, он связывает эту школу с этнологией и социальной антропологией двадцатого века, на которые оказал большое влияние. Мосс с 1901 года возглавлял кафедру истории религий «нецивилизованных народов». Совместно с Леви-Брюлем «был инициатором создания» Института этнологии при Парижском университете в 1925 году. Писал работы в соавторстве с Дюркгеймом и другими социологами.
Я не знаю, знали ли его труды советские психологи, но ко времени их культурно-исторических исследований им было написано уже много важных работ.
«В научном творчестве Мосса, так же как и в деятельности школы Дюркгейма в целом, можно выделить два этапа: первый охватывает период до начала первой мировой войны, второй – 1920–1941 годы. Работы первого периода посвящены главным образом проблемам религии, социальной морфологии и социологии познания.
В этот период Мосс опубликовал в соавторстве ряд фундаментальных статей, получивших широкую известность: “Очерк о природе и функции жертвоприношения” (1899), “Очерк общей теории магии” (1904) (обе в соавторстве с А. Юбером), “О некоторых первобытных формах классификации” (1903) (в соавторстве с Э.Дюркгеймом)» (Гофман, Социальная, с. 318–319).
Во второй период он больше занимается общей методологией социологии и этнологии. В это время появляются работы, вроде «Реальные и практические связи между психологией и социологией» (1924). Антропологи двадцатого века, например, основоположник антропологического структурализма Леви-Стросс, считали, что влияние Мосса на современную этнологию было гораздо сильнее, чем влияние его учителя Дюркгейма.
По большому счету, Мосс не слишком отошел от Дюркгейма. Как и тот, он придерживается эволюционизма спенсеровского толка. Как и тот, подчеркивает связь социологии с биологией и естествознанием. Но меняются акценты, и прочтение становится иным, наверное, ближе к действительности. Передать эти отличия сложно:
«Для Дюркгейма человек есть Homo duplex, двойственная реальность, внутри которой индивидуальная (биопсихическая) и социальная реальности сосуществуют, фактически не смешиваясь.
Антропологическая концепция Мосса – это концепция “тройственного” человека в единстве его биологических, психических и социальных черт» (Там же, с. 323).
Так или иначе, именно эту тройственность и стремится рассмотреть Мосс в том, что изучает как социолог или этнолог. Исходные мировоззренческие установки необходимо учитывать при работе с любым этнографом, даже полевым, то есть, в отличие от Мосса, Леви-Брюля и Дюркгейма, побывавшим в тех обществах, о которых пишет. Даже полевой этнолог непроизвольно приписывает изучаемой культуре те черты, которые хочет в ней рассмотреть. Тем более это делают «кабинетные» или «музейные» этнографы. И хорошо, если собственное мировоззрение проступает в этих работах