После моего рассказа о положении в Союзе, перестройке, истории написания романа начались вопросы.
Первый:
– Как вы относитесь к поэту Иосифу Бродскому?
Воцарилась тишина – все ждали моего ответа. Вопрос неожиданный – с чего вдруг Бродский, почему так интересно мое мнение о нем?
Конечно, о мертвых – или хорошо, или ничего. Но я рассказываю о том времени, когда Бродский был жив. Я не любил его. Никогда о том не говорил, но сейчас, «подводя итоги», могу сказать.
В конце шестидесятых годов одна ленинградская дама приехала ко мне на дачу с Бродским. То ли хотела продемонстрировать Бродскому свои «переделкинские» связи, то ли показать мне, какие у нее знаменитые знакомые: Бродского тогда только освободили, чему предшествовала шумная кампания в его защиту.
Бродский читал стихи, откровенно говоря, мне мало интересные, что делать, наверно, я слаб в поэзии. Однако слушал внимательно и предложил Бродскому поговорить о нем с Твардовским.
Он гордо вскинул голову:
– За меня просить?! Они сами придут ко мне за стихами.
Парень, травмированный судом, ссылкой, вот и защищается высокомерием от несправедливостей мира. Простительно.
Я заговорил о Фриде Вигдоровой. Хрупкая, похожая на подростка, очень болезненная, но поразительно мужественная, Фрида, узнав о суде над Бродским, поехала в Ленинград и стенографически записала процесс. Эта запись была издана в Самиздате, разошлась по всему миру и сыграла громадную роль в защите и освобождении Бродского. Но напряжение, связанное с теми событиями, окончательно подкосило Фриду, вскоре, совсем еще молодой, она умерла. Мне казалось, что разговор о ней смягчит Бродского.
Однако, буркнув в ответ что-то пренебрежительное, Бродский предложил почитать еще стихи.
Я был поражен.
– Как вы можете говорить о Вигдоровой в таком тоне? В сущности, она вас спасла… Вас спасла, а сама умерла.
– Спасала не только она, – ответил Бродский, – ну, а умерла… Умереть, спасая поэта, – достойная смерть.
– Не берусь судить, какой вы поэт, но человек, безусловно, плохой. – Я поднялся и ушел в кабинет.
Гостям пришлось ретироваться.
Бродского я больше не видел и стихов его не читал.
Но здесь, в Париже, в Институте славянских языков, рассказывать эту историю не хотелось. Ответил так:
– Я – старый человек, вырос на Пушкине, Лермонтове… Новая поэзия мне, наверно, недоступна. Как поэта я Бродского не знаю. Но моя жена, мои друзья говорят, что он очень одарен. У меня нет оснований им не верить, и я присоединяюсь к их суждению: Бродский – талантливый поэт.
В ответ – аплодисменты. «Вот как здесь любят и ценят Бродского», – подумал я.
Поздно вечером мы вернулись в отель. Таня протянула мне номер «Русской мысли».
– Купила утром, не хотела тебе показывать.
Газета от 23 сентября 1988 года, заметка: «Иосиф Бродский в Копенгагене».
...
«Вопрос:
– Что вы думаете о публикации книги Рыбакова «Дети Арбата»?
Бродский:
– Что я могу думать о макулатуре?
Вопрос:
– Но ведь книга пользуется фантастической популярностью?
Бродский:
– Разве так редко макулатура пользуется популярностью?»
Не забыл, значит, Бродский нашей встречи в Переделкине. Прочитай я его интервью утром, вечером в Институте славянских языков наверняка и я бы ее припомнил. Но я газеты не читал, а публика в зале прочитала. И на вопрос о Бродском ждали от меня другого ответа. Оттого и аплодировали. Наверное, Таня поступила мудро.
В Институте после встречи подошла ко мне вдова писателя Осоргина, спросила про Арбат, про Сивцев Вражек. Голос тихий, печальный, в глазах – тоска. Я сказал ей:
– Книги вашего мужа будут скоро читать в России.
Она промолчала, видимо, ни во что уже больше не верила. И я в который раз подумал о том, как трагична судьба моей страны, лишившей родины миллионы людей: до революции, после нее, во время второй мировой войны, в семидесятых и восьмидесятых годах, в теперешнее время, когда уезжают люди из стран так называемого СНГ. Я встречался за границей со многими русскими писателями и был убежден: зарубежная русская литература должна вернуться на родину. Где бы ни жил русский писатель, каковы бы ни были его политические взгляды, его книги принадлежат русской культуре.
Искусственно созданный в СССР Союз писателей тем временем разваливался. Реакционное крыло сосредоточилось в Союзе писателей РСФСР, возглавляемом Юрием Бондаревым. Писатели – сторонники реформ создали объединение «Апрель», названное так в честь апрельского пленума ЦК, положившего начало перестройке. И вечера устраивали, и журнал выпускали, однако носило это характер скорее политический, чем литературный.
Назрела необходимость создать то, что есть в каждой цивилизованной стране – ПЕН-клуб, единственную в мире демократическую писательскую организацию.
В предшествующие годы мы этого права были лишены – в стране существовала цензура, это противоречило основополагающему принципу ПЕН-клуба – свободе творчества. Это препятствие устранено. Шестьдесят два наиболее авторитетных писателя, представляющих все жанры литературы, вошли в организационный комитет русского ПЕН-клуба.
Однако для придания ему официального статуса требовалось разрешение властей и прием нашего ПЕНа в Международный ПЕН-клуб.
Первую задачу взял на себя секретарь Союза писателей СССР Владимир Васильевич Карпов и, как у нас говорят, «пробил это дело»: получил принципиальное разрешение властей. Вторая задача легла на делегацию, выехавшую в мае 1989 года на 53-й конгресс Международного ПЕН-клуба в город Маастрихт (Голландия). Поехали: Андрей Битов, Игорь Виноградов, Фазиль Искандер, Анатолий Рыбаков, Владимир Стабников. Многие члены Международного ПЕН-клуба сомневались в истинности новой российской демократии, некоторые даже рассматривали наш ПЕН-клуб как «троянского коня» коммунизма, предназначенного разрушить изнутри движение ПЕН. Это препятствие надо было преодолеть.
Выступая от имени делегации 10 мая на пленарном заседании конгресса, я сказал (излагаю в сокращении):
...
«Преобразования в нашей стране начали литература, искусство, печать…
Воздействие художественного слова на жизнь общества – процесс длительный, измеряемый иногда жизнью поколений… Русская литература второй половины восьмидесятых годов подала пример мгновенного воздействия на перемены в жизни в громадной, почти 300-миллионной стране… Это были произведения советских авторов, десятилетия пролежавшие в столах их создателей или изданные за границей и только сейчас дошедшие до советского читателя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});