как вода ее изменила.
Аасгод замолчал, как будто пытался придумать, что ему следует сказать.
— Это правда, она пьет слишком много воды. Каждый раз, когда я ее вижу, мне кажется, что она выпила еще. Но я беспокоюсь не только о том, как это влияет на нее. Мы привезли с собой из прошлого совсем немного, и запас Тиннстры, должно быть, уже на исходе. Я боюсь, что скоро она начнет пить мою.
— Мы не можем этого допустить. Без воды вы будете бессильны.
— Ну, разговор с ней не поможет. Я удивлен, что она до сих пор не пырнула меня ножом.
— Что нам делать?
— Не знаю.
— Я боюсь, — сказала Зорика. — Боюсь, что она...
— Боюсь, что она сделает что? — Голос Тиннстры заставил их вздрогнуть.
Они оба покраснели, и Зорика почувствовала себя виноватой. У входа в палатку стояла ее мать:
— Тиннстра! Я не знала, что ты здесь.
— Очевидно. — На глазу Тиннстры была новая повязка, черная. — Есть ли что-нибудь, что ты бы хотела сказать мне в лицо, то, о чем ты с удовольствием говорила за моей спиной?
Аасгод шагнул вперед, встав между двумя женщинами:
— Тиннстра, все было не так.
— Заткнись, или я отрежу тебе язык, — огрызнулась Тиннстра. Она набросилась на Зорику. — После всего, что я сделала для тебя — отказалась от всего ради тебя, — и так ты мне отплатила? Ты сказала ему, что боишься меня? Милостивые Боги, я практически твоя мать.
— Ты действительно моя мать, — сказала Зорика. — Ты неправильно поняла, что я пыталась сказать.
— Конечно, — сказала Тиннстра. Ее улыбка была жестокой, режущей. — Я должна была понять, что ошиблась. Пожалуйста, прости меня.
— Тиннстра, ты слишком остро реагируешь, — сказал Аасгод.
Внезапно на лицо Аасгода уставился нож:
— Что я тебе говорила о разговорах?
— Ширудан. — Щит, вставший между Тиннстрой и Аасгодом, не позволил ей напасть на мага, но не помешал Тиннстре бросить сердитый взгляд в сторону Зорики, который ударил девушку в сердце.
Ее мать убрала нож обратно в ножны. «Если позволите, я вернусь к попыткам защитить вашу жизнь». Ее поклон был коротким, официальным, холодным, затем она повернулась и вышла из палатки.
Единственным звуком был треск щита, когда Зорика и Аасгод смотрели ей вслед.
— Простите, — сказала Зорика, рассеивая щит. — Я подумала, что она собиралась… Простите.
Аасгод глубоко вздохнул:
— Я тоже так подумал.
— Я должна пойти за ней... объяснить.
Аасгод протянул руку.
— Не сейчас. Я думаю, она только что выпила немного воды Чикара. Что бы вы ни сказали, она этого не услышит, и ситуация может обостриться.
— Она не причинит мне вреда, — сказала Зорика. — Она не сможет.
— Она могла бы попытаться.
— Это из-за воды с ней такое происходит, так? Вода делает ее злой? Опасной?
— Вода. Война. Наверно, все. — Аасгод почесал в затылке. — Тиннстра провела последние пятнадцать лет, пытаясь стать тем, кем она не является, погребая себя под гневом и магией. Но настоящая она — женщина, которая вырастила вас и любит, — она все еще там. В этом я уверен.
Зорика посмотрела в окно палатки, чувствую, что ее сердце разбито.
— Надеюсь, вы правы.
На этот раз Аасгод улыбнулся легко:
— Вы знаете, как вас называют солдаты?
— А я хочу это знать? — Зорика сомневалась, что это было что-то хорошее.
— Надежда. Они называют вас Надеждой.
— Это уже кое-что, я полагаю.
— Это все.
48
Раласис
Северная дорога
Еще одно утро.
Раласис застонал. Он начинал их ненавидеть. Больше, чем когда-либо.
Раласис никогда не был одним из тех раздражающих «жаворонков», которые вскакивают с постели едва рассветет. Чаще всего в этот момент он брел домой, пошатываясь, настолько пьяный, насколько это вообще возможно. Затем он падал в постель, обычно в чьей-то компании, и спал остаток дня, пока не приходило время проделать все это снова, смывая головную боль той же порцией яда, из-за которого он изначально чувствовал себя таким жалким.
Теперь он смотрел на те моменты похмелья в Лейсо с новой точки зрения. Если бы у него была хоть малейшая возможность пережить их еще раз, он бы не стал жаловаться. Не стал бы думать, что наступил конец света потому, что он выпил три или четыре бутылки плохого вина или фляжку, а то и девять стаканов домашнего напитка Ирнуса. Нет, он бы решил, что он самый счастливый человек на свете.
В конце концов, ванна была бы под рукой, чтобы успокоить его боли. Его ждала бы чистая одежда. Хороший завтрак. Свежая вода. Чашка чая. Возможно, улыбка красивой женщины.
Даже в море у него были еда и вино, корабль под ногами, команда, которую он обожал, и новые горизонты, к которым он стремился.
Но теперь? У него было только одно — страдание. Почему он согласился на это? Почему? Почему? Почему?
Конечно, он знал причину. Слишком хорошо знал, почему согласился. Знал, на кого хотел произвести впечатление. С кем хотел быть. Боги, он был дураком, как и говорил его отец.
И неудивительно, что она им не интересовалась. Грязь въелась в его кожу так глубоко, что он сомневался, что когда–нибудь снова станет чистым, а его одежда — то, что от нее осталось, — воняла до небес. Даже кожа под волосами чесалась так, что он думал, будто там поселились вши.
Но хуже всего были ноги. В синяках и волдырях, кровоточащие. Каждый вечер, если была возможность, он мыл их в любой реке или ручье, который мог найти, чтобы холодная вода успокоила их и уберегла от инфекции. Но, во имя Богов, это приносило мало облегчения. Чудо, что он вообще смыкал глаза, учитывая волны жгучей боли, которые всю ночь накатывались на него снизу.
Он даже спросил Зорику, может ли она совершить над ними какую-либо магию, но, видимо, были пределы и ее силе.
Пословица говорила, что армия сражается стоя, и это было просто напоминанием о том, почему он стал моряком. На борту корабля не надо много ходить, и это хорошо.
Он поморщился, откинул одеяло и уставился на испорченные куски мяса на концах своих ног. Во имя сисек Насри, у него возникло искушение ударить по ним мечом и положить конец своим мучениям.