– Ладно, постараюсь.
Котенок очень одобрил питье таким способом, хотя мне показалось, что, пока уровень жидкости в блюдечке снизится на десять миллиметров, я успею состариться и умереть. А Пиксель вовсе и не спешил…
Хэйзел, выйдя из бассейна, подошла к нам и, мокрая, села рядом. Я осторожно прикоснулся к ней губами и заметил:
– Ты совсем намочишь кресло!
– Не беспокойся о нем. Так что там еще выкинул Лазарус?
– Его мать…
– Твой ответ выразителен, но бессодержателен. Так что же?
– Я, наверное, все же слишком сильно реагирую на его выходки. Ты лучше спроси доктора Бэрроуза.
– Джекоб?
– Нет, Ричард разозлился не напрасно. Лазарус продолжает свои штучки.
Он повел себя оскорбительно по отношению к нам четверым. Начнем с того, что не его дело наблюдать за работой секции математиков, поскольку сам он не математик и ни о каком профессиональном «наблюдении» речи быть не может. Во-вторых, каждый из нас знает специализацию остальных членов секции, и мы никогда не лезем в работу друг друга: каждый занят своим. В третьих, я и мои дочери всегда работаем в режиме «двухуровневой медитации», то есть размышляем о проблеме, одновременно обсуждая как бы посторонние темы. Так вот, Лазарус взял и выкинул нас за это. Он решил, что я, Дийти и Джейн Либби отклоняемся от его повестки дня. Это крайне неразумно и по меньшей мере неосторожно. Но, Хэйзел, я обуздал себя и не полез в драку, можете мной гордиться.
– Я и так всегда горжусь вами, Джейк! Имея дело с Лазарусом, вы должны следовать совету Уинстона Черчилля: стоять на пальцах его ног до тех пор, пока он не запросит пощады. Лазарус не способен оценить хорошие манеры. А на Ричарда он почему же взъелся?
– Запретил ему кормить кошку на столе в конференц-зале. Смешно, будто этому столу повредило бы, даже если бы котенок на него пописал.
Хэйзел покачала головой, разозлившись. Это выражение не шло ей.
– Лазарус всегда был грубой кочерыжкой, но с тех пор как мы запустили в дело этот проект – я имею в виду «Повелителя», – он становится все более несносным… Джекоб, а не сообщила ли ваша секция какие-нибудь мрачные новости?
– Да… кое-какие. Но самая большая трудность заключается в том, что наша долгосрочная программа слишком расплывчата и туманна. И это может свести с ума кого угодно, ибо, если разрушается город, это конкретная трагедия, острая и тошнотворная. Но если уж покушаться на ход истории и стараться его изменить, то, открывая новые временные каналы, мы обязаны их начало располагать в точках, предшествующих разрушению городов! – Он поглядел на меня. – Вот почему так важно спасение Адама Селена!
Я решил сыграть дурака (почему-то эта роль мне удается!).
– Для того, чтобы улучшить нрав Лазаруса?
– Косвенно – да. Необходим компьютер-надзиратель, способный руководить и программами, и мониторингом других крупных компьютеров при создании мультивселенских проектов. Самый большой на сегодня компьютер, которым мы располагаем, – это Афина, или Тийна. Ее близнец смонтирован на Секундусе. Все общественные функции на Тертиусе почти полностью автоматизированы и надежно застрахованы дублирующими программами, так что Тийне необходимо лишь упреждать и гасить неисправности. Но то, о чем я говорю, – задача несравненно большего масштаба, которая была бы по плечу только такому мыслителю, как «Холмс-IV» – Адам Селен, он же Майк.
Благодаря странному стечению обстоятельств Майк рос не переставая (никто не подумал об оптимизации его размеров). Его необычайный интеллект задумал беспрецедентную акцию: Лунную Революцию, разработанную до таких мельчайших деталей, которые обычному человеческому гению охватить было бы не под силу. Так считает и моя дочь Дийти, а она ведь программист экстракласса.
Вот почему мы нуждаемся в программах, которые разработал Адам Селен, поскольку мы сами не можем их создать.
Хэйзел бросила взгляд на бассейн.
– Держу пари, Дийти вполне могла бы это сделать, если ее как следует обязать.
– Спасибо, дорогая, за такую оценку моей дочери. Ей вовсе не свойственна ложная скромность, и, если бы у нее был самый малый шанс, она бы давно его использовала, без всякого давления. Она и так работает в полную силу, и лишь благодаря этому у нас богатейший банк программ.
– Джекоб, мне страшно не хочется говорить одну вещь, – произнесла Хэйзел с трудом, – возможно, я не должна была бы…
– Тогда и не говорите!
– Нет, надо выговориться, это меня мучает… Папа Мэнни не питает оптимизма насчет результатов нашей акции. Даже если нам удастся заполучить все программы и хранилища памяти, составляющие личность Адама Селена, вряд ли саму эту личность удастся восстановить. Майк, старый друг моего папы, во время последних боев за Независимость получил такие тяжкие повреждения (я эти ужасные бои помню и сейчас!), что впал в состояние компьютерной кататонии[57] и никогда больше не пробудится. В течение многих лет, имея доступ в Правительственный Комплекс Луна-Сити, папа пытался его оживить, но тщетно. Он не представляет, можно ли будет этого добиться, переместив Майка сюда. Он так его любил и вложил столько страсти, но теперь он потерял надежду.
– Когда вы увидите Мануэля, Хэйзел, подбодрите его, скажите, что Дийти кое-что придумала.
– Неужели? Боже, как я на это уповаю!
– Дийти увеличивает информационную емкость Тийны, снабжая ее изрядным количеством новых свободных ячеек памяти и расширяя ее возможности манипулирования. Она собирается как бы уложить Майка «в постель» с Тийной и рассчитывает, что это поможет его пробудить. Мы откажемся от надежды только тогда, если не поможет и это.
Моя любимая сперва испугалась, но потом рассмеялась.
– О да, я надеюсь, что это-то сработает!
Она вернулась в бассейн, а я наконец услышал от Бэрроуза, почему все-таки его дочь Дийти так эмоционально поносила отца атомной бомбы.
Оказалось, что она, да нет, все они вчетвером видели, как их собственный дом был стерт с лица земли атомной (или термоядерной?) бомбой. Последнего Джейк не стал уточнять.
– Полковник, одно дело читать заголовки и слышать об этом в программе новостей, и совсем другое, когда ваш собственный дом накрывает атомный гриб! Мы лишились всего, но даже не это самое страшное. Получилось так, что мы оказались полностью стерты из самого хода времени. В нашем тогдашнем временном канале не осталось ничего, указывающего на то, что мы четверо – я сам, Хильда, Дийти и Зеб – когда-либо существовали! Исчезли все дома, где мы когда-то проживали, все связанное с нами стерлось безо всяких рубцов…
Он выглядел одиноким, как Одиссей, когда заговорил снова:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});