Но побывать в великом городе Нерону не довелось. Помешали нелепый случай и глубокое суеверие молодого императора. Уже в самый день отъезда, когда он обходил храмы, в святилище Весты край его одежды за что-то зацепился. Перепугавшись, что подол платья удерживает сама гневающаяся на него богиня — а из-за темной истории с весталкой Рубрией Нерон не мог не ощущать себя провинившимся перед Вестой, — он, что называется, света белого не взвидел.[289] Отважиться после такого зловещего, как показалось Нерону, предзнаменования на дальнюю поездку в Египет было для него невозможным. Поездка же в Элладу состоялась.
Непосредственным толчком к решению Нерона непременно посетить Грецию стало чрезвычайно лестное для цезаря-музыканта решение греческих городов, известных проведением музыкальных состязаний. Они постановили прислать ему венки, которыми награждались кифареды-победители. Конечно же, это была великая радость для Нерона. Он любезно принял послов и пригласил их к себе на дружеский обед. Дабы все ощутили важность и торжественность момента, прием был внеочередным — любые дела могут подождать, пока принцепс встречается с теми, кто сумел по достоинству оценить его дар великого музыканта-кифареда. Во время обеда посланцы греческих городов, тонко оценив ситуацию, стали просить Нерона спеть. Разумеется, он не мог ни им, ни себе отказать в таком удовольствии. Пение Нерона было вознаграждено шумными аплодисментами — наверняка послы заранее разучили любимый цезарем ритм аплодисментов, хорошо все отрепетировали и теперь доставили обожаемому властителю истинную радость. Восхищенный Нерон немедленно объявил во всеуслышание, что только греки умеют его слушать и только они достойны его стараний. Римские угодники, лицемерно хвалившие музыкальные и певческие дарования Нерона, оказались посрамленными. Утонченная лесть эллинов завоевала душу императора-артиста. Впрочем, возможно, дело и не в лести. Нерон наверняка был отличным кифаредом и, учитывая многолетние упражнения и уже немалый опыт выступлений, неплохо пел. Это для римлян поющий принцепс нечто из ряда вон выходящее. Греки, исконные поклонники изящных искусств, воспринимали прихоти императора куда более терпимо. Владение музыкальным инструментом не могло в Греции восприниматься как что-то недостойное. Музыка и пение были уместны для эллинов всегда и везде, даже в самых, казалось бы, неподходящих ситуациях. Сократ, к примеру, стал обучаться игре на арфе, будучи уже приговоренным афинянами к смерти.
Нерон отбыл в провинцию Ахайя, так в римское время стала именоваться покоренная Греция, осенью 66 года после торжественного приема Тиридата и разгрома заговора Винициана. Выбор времени года для путешествия, конечно, не был случайным. Климат Греции много жарче италийского. Летом она бывала буквально выжжена беспощадным солнцем, чьи губительные лучи греки полагали стрелами Аполлона. Когда же осенью солнечный бог удалялся на север к гипербореям, на земле Эллады оживала природа, снова распускались цветы, густели сочные травы, уходила мучительная жара. Наступало короткое царство Диониса, воскресающее на время короткой и приятной греческой зимы. Дионис, по представлениям греков, жил только три зимних месяца, а затем снова умирал, когда вернувшийся от гипербореев Аполлон начинал насылать на землю свои беспощадно жгучие стрелы-лучи. В XIX веке европейские ученые исходя из привычных условий среднеевропейского и североевропейского климата ошибочно сочли, что осенью Дионис умирал, а весной вновь возрождался.[290] Ведь в их странах природа действительно осенью как бы умирает, возрождаясь весной. Но в Греции-то как раз наоборот. Зима была царством Диониса, тогда и царила стихия безудержного веселья, пьянства. Будучи воплощением этой совсем небезопасной для человека стихии, Дионис был не полноправным богом, а скорее полубогом, поскольку сила его была ограничена: ведь разумный человек может уберечь себя от пьянства, даже употребляя вино — продукт виноделия, коему и покровительствует Дионис, — соблюдать меру, оберегая свой рассудок от помрачения. Силе же богов смертный человек противостоять не может. У римлян Дионис соответствовал богу — покровителю вина и виноделия Бахусу, или Вакху. Его еще долго называли Либером, то есть богом-освободителем, поскольку люди, вкусившие его напитка — вина, — начинают себя вести более чем свободно. Греческие веселые Дионисии, слившись в Риме с культом Бахуса — Либера— Вакха, приобрели разнузданный характер вакханалий. Справлялись вакханалии по ночам и потому быстро приняли выраженный преступный характер. Римский сенат, восприняв сборища участников вакханалий как преступные шайки, в 185 году до новой эры решительно вакханалии запретил, причем около семи тысяч их наиболее рьяных приверженцев были перебиты.[291]
Нерон, как мы знаем, культа Диониса-Вакха вовсе не чуждался и, более того, порой упивался до потери рассудка, что и привело к гибели его горячо любимой Поппеи. Но в Грецию он ехал не ради одних развеселых Дионисий. Он хотел, чтобы его актерское искусство, искусство пения и игры на кифаре, искусство возничего колесницы по достоинству оценили на родине всех этих замечательных искусств.
Не забудем еще об одном немаловажном обстоятельстве. Нерон не мог быть до конца уверенным, что Аполлон очистил его от всех совершенных по его приказу убийств. Потому лучше прибыть в Грецию, когда там царит Дионис, а Феб-Аполлон — у гипербореев. При суеверии Нерона и самом серьезном восприятии им мифологии такое объяснение времени прибытия Нерона на землю Эллады представляется вполне убедительным.
Свиту с собой в главное путешествие своей жизни Нерон взял довольно странную. Сопровождала его новая супруга — Статилия Мессалина, но находился при Нероне также и кастрированный его сожитель Спор, напоминавший ему своими женственными чертами незабвенный образ красавицы Поппеи. Не забыта была и Кальвия Криспинила, умелая устроительница самых изощренных сексуальных оргий Нерона. В качестве любимого шута в свите присутствовал бывший сапожник Ватиний, возвысившийся благодаря доносительству. Его главной обязанностью было развлекать цезаря одной и той же убийственного смысла фразой: «Я ненавижу тебя, Нерон, за то, что ты сенатор!» Ведь принцепс — первый из сенаторов Рима. Достаточно отвратительный личностью в свите был также Пакций Африкан, давший лживые обвинительные показания против братьев Скрибониев. Среди сопровождавших Нерона в Грецию присутствовал и Тигеллин. Оставшихся в Риме преторианцев единолично возглавлял второй Нимфидий Сабин, префект претория, назначенный после разоблачения заговора Пизона.[292] Были при Нероне и вполне достойные люди, покорные ему, но не замаравшие себя недостойными делами. Это Веспасиан и Клувий Руф.[293] Окружали императора и его свиту отряд преторианцев, а также неизменные августианцы, чьи отработанные высокоталантливые и особо звучные аплодисменты должны были вдохновить эллинов на восторженную оценку выступлений Нерона. Наряду с профессиональными клакёрами-августианцами ту же роль должны были исполнять на сей раз и преторианцы, оберегавшие персону принцепса в поездке. Едва ли они были от этого в восторге, хотя, конечно, повиновались. Пока.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});