Читать интересную книгу Лубянская ласточка - Борис Громов

Дома он мягко, но решительно объявил матери:

– Мама, я уже взрослый. Хочу, чтобы мы с тобой жили, как Вовкина семья или как Николай Иванович. В школу я больше не пойду. Ты не бойся: буду работать. Но в школу не вернусь.

Роза Ефимовна пришла в ужас, заплакала – и ничего не понимала:

– Ты ведь почти отличник, Аркаша…

Сын только отмалчивался. Мать окончательно растерялась. Но в конце концов, зная характер и непоколебимое упрямство сына, оставила увещевания и постепенно успокоилась, полагая, что со временем Аркадий образумится, пусть даже из него не получится ни ученый-физик, ни даже просто инженер.

Надо сказать, что в Советском Союзе к образованию детей относились заботливо. Подросток должен закончить 8 классов, а потом уж волен идти в техникум или в училище. Поэтому полная свобода действий иногда омрачалась визитами то бывшего классного руководителя, то участкового милиционера, которые поочередно пытались направить блудного сына лифтерши на путь истинный. Но Аркадий дорогу в школу истинным путем не считал и твердо стоял на своем: хватит ему у матери на шее сидеть, пора работать. Устроиться на удобную «официальную» работу парню помогли арбатские связи.

Аркадий возвращался домой и вовремя заметил участкового, направляющегося, судя по выражению безнадежной досады на его лице, в их с матерью каморку – увещевать блудного сына. Мальчик немедленно дал задний ход, но недалеко от дома столкнулся с дядей Жорой, человеком пожилым и весьма почтенным, однако хорошо знакомым Аркадию благодаря общему увлечению и «толкучке» филателистов.

– Постой-ка, парень! Что это я слышу – школу бросил? Только что мне Василий, ваш участковый, жаловался: со шпаной дел невпроворот, но с ней все ясно, а тут – приличный парень, ни одного привода, как рехнулся. Одной левой учился почти на одни пятерки, а если б потрудился – мог и на медаль пойти. Школа поди в трауре?

– А что она мне даст, эта школа? – не выдержал Аркадий. – Как мы с матерью живем, Василий Никитич вам рассказать может. Почему я должен год, три и сколько там еще штаны протирать да время терять? Ученым быть не хочу. Да и вы ведь не по научной части, а вас уважают, и живете хорошо. Скажете, это всё школа дала?

Дядя Жора откровенно веселился, но посматривал на юного бунтовщика с интересом и, можно сказать, с симпатией:

– Школа, да не та. Я со школой не ссорился, хотя и строгостей таких тогда не было. И техникум окончил, чтоб бумажку иметь… Я терпеливый, ты, видать, нет. А работу хорошую нашел?

– Хорошая на улице не валяется…

– То-то и оно. А парень ты толковый, соображаешь быстро, с людьми ладишь, да и зарываться не зарываешься, хоть и пацан… Давай-ка я тебя в свою контору пристрою. Должность твоя, сам понимаешь, будет первая от конца, зато времени свободного останется предостаточно. Есть кое-какие связи в школе рабочей молодежи, бумажку справим, чтобы инспектора отстали.

– Вы этот серьезно, дядя Жора?

– А почему нет? Хрен с ней, со школой, но талант в землю зарывать – грех. Меня хорошие люди учили, грамотные; видишь – я не уголовник какой-нибудь и не звезда балета, не дочь министра, а жить умею… Могу и тебя поучить.

Аркадий, сиявший от радости, слушал обретенного учителя, а в его памяти всплывали любимые строки: «Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость. У меня лично есть четыреста сравнительно честных способов отъема денег»[50].

Забавно, но в решении Аркадия покончить с уроками за школьной партой и перейти к самообразованию бессмертные романы «Золотой теленок» и «Двенадцать стульев» сыграли не последнюю роль. Книга Ильфа и Петрова попала в руки семиклассника за три месяца до экзаменов – тогда экзамены сдавали при переходе из класса в класс каждый год. Аркадий выучил роман почти наизусть. Причем принцип «Кредит портит отношения» он уже исповедовал с подростковых лет. Что касается формулы «Утром – деньги, вечером – стулья», то ею он четко руководствовался в жизни и был удачлив в любых сделках. Ему, конечно, нравился острый ум и искрометный образ Остапа, но в глубине души Аркадий считал его неудачником. Образ или, вернее, статус подпольного миллионера импонировал мальчику гораздо больше.

В четырнадцать лет Аркадий понял, что у него есть любовь. Признаваться вслух в том, что любишь деньги, – не очень прилично было всегда, а в то время даже опасно, так как противоречило общепринятой морали. Аркадию нравилось обладание цветными бумажками с водяными знаками, на которые можно было купить много всякой всячины. Но самое главное – и это он понял уже в столь юном возрасте – деньги давали ощущение уверенности и независимости. Аркадий испытывал восторженный холодок, когда дворовая шпана с заискивающим взглядом просила у него взаймы. Позднее, года через два, ему импонировала инстинктивная податливость девчонок, когда он их приглашал в кино на последний ряд.

Откуда, собственно говоря, у школьника деньги? А у Аркадия, несмотря на скудность зарплаты лифтерши-матери, они водились, и для его возраста приличные. Во-первых, мать, только и мечтавшая, чтобы жизнь у сыночка была «не хуже, чем у людей», ходила убираться и стирать к «богатым жильцам». Многие платили не скупясь – одни искренне жалели одинокую женщину и желали ей и сыну только хорошего, другие предусмотрительно покупали «лояльность» лифтерши и ее умение держать язык за зубами: всякое бывает, а семейные ссоры кому нужны? Роза Ефимовна выкраивала из приработка на карманные расходы Аркашеньке. Эти деньги составили, так сказать, первоначальный капитал.

Второй источник дохода Аркадий открыл самостоятельно. С десяти лет мальчик начал коллекционировать почтовые марки, быстро разобрался в их ценности и с увлечением обменивался ими с такими же, как он, юными коллекционерами на школьных переменках. Больше всего среди юных любителей ценились марки африканских и азиатских колоний Англии, Франции, Бельгии и Голландии. Они печатались в метрополиях, имели яркие цвета с изображениями экзотических животных, местных царьков или жанровых сценок из туземной жизни. Коллекционирование марок имело и образовательную сторону: оно расширяло кругозор, будоражило воображение, возбуждая интерес к миру за пределами наших границ. Оно также давало некоторые географические и исторические знания.

Кроме того, Аркадий с удовольствием обменивал марки (разумеется, малоценные дубликаты) на вкусные завтраки, приготовленные заботливыми мамашами номенклатурных отпрысков, или на красивые мелочи, которые привозили одноклассникам родители из заграничных командировок. Благодаря врожденной коммерческой жилке Аркадий стал не только обменивать марки ради пополнения своей коллекции, но и научился продавать их. Причем с хорошей выгодой для себя. Бойкая торговля марками обычно проходила в подъезде дома, где находился магазин «Плакаты и книги» – в самом начале Арбата, рядом с кинотеатром «Новости дня». В нише на площадке между первым и вторым этажом менялы и торговцы-коллекционеры раскладывали свои планшеты, с опаской поглядывая вниз: каждую минуту мог появиться участковый милиционер. В то время пойманного с поличным продавца отводили в отделение милиции, и в лучшем случае дело кончалось постановкой на учет. При неоднократных задержаниях могло быть и хуже – вплоть до возбуждения уголовного дела по статье о спекуляции.

Среди молодых коллекционеров изредка появлялись и рыбки покрупнее: приходили сюда взрослые собиратели, которые, как истинные коллекционеры, понимали, что в кляссерах школьников можно найти сокровище. Не так много времени прошло с окончания войны. И среди обычных марок время от времени попадались очень редкие экземпляры, случайно вывезенные солдатами-победителями. Так юный филателист познакомился с седовласым Жорой, который знал пол-Арбата и приятельствовал с самим участковым.

Но уже к пятнадцати годам марочная спекуляция стала для Аркадия слишком хлопотным и малоинтересным занятием, с которым следовало закончить. Мальчик твердо решил стать миллионером. Что делать дальше, он еще не знал, хотя уже твердо решил бросить школу и ждал для этого наступления весны или другого подходящего события.

Но кто ищет, тот всегда найдет. И его величество случай встретился с Кобзарем. Однажды он пришел в гости к своему однокласснику – сыну генерал-лейтенанта Кулябова, бывшего начальника интендантской службы Советских оккупационных войск в Берлине. Впервые Аркадий попал в огромную (по тем временам) квартиру на улице Воровского три года назад, приглашенный на обед как сосед по парте и вечный защитник Володи Кулябова от школьных драчунов. Переступив порог, мальчик долго не мог выговорить ни слова – так поразила его генеральская квартира-музей. Аркадий, который вместе с матерью занимал шестиметровую клетушку в большой коммунальной квартире, впервые увидел подобную роскошь. Над каждой дверью внутри и снаружи комнат висели огромные чучела голов животных, большинство которых или исчезли с лица континента, или их можно было увидеть только в зоопарках крупнейших столиц Европы. Головы с рогами были прикреплены к настенным подставкам, выглядевшим словно мемориальные доски на исторических зданиях. Золотые таблички с готическим шрифтом поясняли, где и когда данное животное было убито тем или иным германским кайзером. Аркадий сумел разобрать лишь даты, которые ему были знакомы по учебникам истории. Одну из комнат почти целиком занимал огромный белый рояль, облицованный, по словам хвастуна Владимира, «настоящей мамонтовой костью». На стенах висели старинные картины в огромных золоченых рамах. «Сколько же весит одна такая штука?!» К рамам также были прикреплены таблички с надписями и именами каких-то великих художников, о существовании которых Аркадий в то время не имел понятия. Шедевры мировой живописи теснились почти без просветов, и казалось, их развешивали строго по ранжиру: во всяком случае они, подобранные «по росту», походили на солдат в строю. Перед картинами у стен стояли, как часовые, напольные часы разной высоты с замысловатыми золотыми и серебряными украшениями в виде ангелов, нимф и различных животных. Вперемежку с напольными часами, буфетами и комодами, которые Владимир почему-то называл «булями», расположились внушительные мраморные статуэтки на замысловатых подставках.