Видя, что ордынский хан поддерживает Ивана Московского, князь Иван Александрович стал осторожно искать пути сближения с Литвой. Но, несмотря на то, что великий литовский князь Гедимин сразу же поддержал Смоленск и предложил заключить с ним оборонительный союз против Москвы и…даже Орды, Иван Смоленский боялся просчитаться. Он очень не хотел оказаться один на один с полчищами разгневанного хана Узбека. Когда же дмитровский князь Борис прислал своих людей в Смоленск, великий смоленский князь предложил ему тоже наладить связи с Литвой. Он сам послал к великому литовскому князю Гедимину смоленских бояр и те рассказали о желании дмитровского князя найти себе сильного покровителя. Но литовцы, занятые в это время подготовкой к очередной войне с немцами, сразу же не ответили ни смоленскому, ни дмитровскому князьям, а когда опомнились и послали своего гонца в Смоленск с письмом Гедимина, было уже поздно.
Письмо, как известно, попало в руки московского князя Ивана Данииловича, а Борис Дмитровский, не найдя себе защитников и союзников, отправился к ордынскому хану, «искать у государя правду».
Старый князь, наслышавшись слухов о жадности московского князя, утаивании им части награбленного серебра, надеялся, что этого будет вполне достаточно для обвинения своего врага. Кроме того, он решил пожаловаться хану на покушения Ивана Московского на его, дмитровский, удел, на который князь Борис имел ханский ярлык. Таким образом, московский князь обвинялся им в непризнании ханской воли, самоуправстве, оскорблении старости князя Бориса.
Когда дмитровский князь прибыл в Сарай с подарками, собранными «с превеликим трудом», хан Узбек принял его как верноподданного, внимательно выслушал, «обласкал» и предложил своему советнику Субуди «записать все жалобы жалкого старца». Список «Борисовых обид» оказался достаточно внушителен, и тогда ордынский хан приказал своим людям срочно отправить к Ивану Московскому гонца с вызовом в Сарай – «на царский суд».
Шла зима. Только что ушли ордынские «тьмы-тьмущие» на Смоленск, а князь Иван Калита праздновал в Москве свадьбу своего сына Симеона, женившегося на дочери Гедимина Литовского Аугусте, названной при крещении Анастасией. Пришлось Ивану Данииловичу поспешно, прямо из-за свадебного стола, выезжать в Сарай.
Но ордынский хан не сразу его принял, показав тем самым свое недовольство Москвой. Тогда князь Иван прибегнул к своим излюбленным методам – подкупу ордынских вельмож, ханских жен и искусной, сплетенной из хорошо подобранных фактов клевете.
Задержка ханского суда была ему на руку, и московский князь стал плести, как паук, свою липкую, всеохватывающую сеть, в которую, в конечном счете, и попал неискушенный в интригах искатель правды – дмитровский князь.
К тому времени, когда ордынский хан назначил день и время суда, едва ли не все ханские приближенные были настроены против несчастного князя Бориса, а Ивана Московского считали чуть ли не жертвой интриг желчного старика. В довершение ко всему, одаренные драгоценными украшениями ханские жены тоже стали союзниками Ивана Данииловича, и даже на супружеском ложе хан Узбек слышал о нем только хвалебные речи.
На суде же князь Иван вел себя сдержанно, видимо почтительно по отношению к старому князю Борису, который же, наоборот, кричал на него, размахивая руками и брызжа слюной. Спокойные, уверенные ответы Ивана Данииловича на все старческие обвинения еще больше раззадоривали дмитровского князя. Он совершенно потерял над собой контроль: с яростью вопил, выпучив глаза, и не считаясь с тем, что перед ним ордынский хан, его самые близкие сановники и высшие мусульманские священники. Казалось, что он рассчитывал не на убедительные доказательства, но на крики и шум.
Как и следовало ожидать, такие его действия имели прямо противоположный результат: не прошло и часа с начала ханского суда, как все присутствовавшие на нем, включая самого хана, были уверены в правоте князя Ивана Данииловича. Когда же тот достал из-за пазухи заветное письмо великого князя Гедимина в Смоленск, в котором говорилось о поддержке дмитровского князя и готовности заключить с ним оборонительный союз, и стал его громко, спокойно зачитывать, все поняли, что князь Борис Давыдович обречен. Последний довод московского князя был таким неожиданным для разбушевавшегося старика, что он был буквально парализован. – С тобой сам лукавый, Иван! – буркнул он и вдруг на глазах у всех заплакал, захрипел, падая на пол и источая проклятия…
– Унесите этого хулителя во двор! – приказал, рассердившись, хан Узбек. – Пусть полежит на холоде и отринет свои старческие глупости!
Но Борис Давыдович не пережил своего поражения: он тут же скончался у двери ханского дворца!
Произошедший скандал вначале не помешал князю Ивану Московскому воспользоваться его плодами. Раздраженный Узбек-хан тут же, в присутствии придворных, распорядился выдать ему грамоту на Дмитров, а князь Иван пообещал за это выплатить солидную сумму и преподнести богатые дары, сдержав свое слово уже к вечеру.
Однако смерть несчастного старика не прошла незамеченной. Татары, несмотря на свою жестокость, строго соблюдали патриархальные обычаи, по которым старость и возрастное старшинство расценивались, как важные доводы. К старикам в Орде относились очень уважительно! Им прощались многие прегрешения: даже раздражительная злоба и хула…Вот почему хан Узбек сразу же не пресек гневные излияния седобородого князя Бориса, несмотря на то, что перед ним был христианин-неверный! Даже ханские вельможи, подкупленные в свое время московским князем, не одобрили поведения князя Ивана и, дождавшись его отъезда в Москву, стали открыто высказывать хану свои сомнения в правильности решения по Дмитрову.
– Этот Иванэ слишком хитрый и лживый, государь! – сказал на этот счет имам Ахмат. – Он говорил, казалось бы, тихо и спокойно, но продуманно довел того несчастного старца до смерти! Ты, государь, слушай этого Ивэнэ, но не забывай, что он – неверный! Этот коназ не верит в Аллаха, а, значит, не имеет совести!
Слова высшего священника произвели глубокое впечатление на считавшего себя примерным мусульманином ордынского хана. А вот высказанное сейчас, на ханском совете, слово верного Субуди, окончательно посеяло в душе хана недоверие к московскому князю.
Ученые татары разбирали оставленное Иваном Калитой хану письмо великого литовского князя Гедимина и ничего крамольного в нем не находили. – Мы видим, что Гэдэмэнэ хочет союза с Иванэ из Смулэнэ! – буркнул великий визирь Алаг-Тэмур, выслушав перевод письма. – И приплетает, без всякого смысла, к этому покойного ныне коназа Борисэ! Но хотеть не опасно! Я не вижу здесь вины ни Иванэ, ни Борисэ! Они не сделали ничего плохого!