– Я готов, Сали,– отзывается Дэйв.
Сали смотрит на прочные, поношенные походные ботинки и плотные джинсы с курткой.
– Похоже на то. Отлично, тогда за дело.
Рейнджер и спасательная команда – все в зеленом камуфляже, защитных очках и военных шлемах – уже исчезают в густом лесу за пределами площадки.
– Надо их догнать. А то еще заблудимся и сами будем ждать спасения.
Но Дэйв уже впереди, и Сали пристраивается рядом с ним. Когда они входят в лес, агент безмолвно молится о положительном исходе. В конце этого судьбоносного дня ему ни за что не хочется успокаивать отца, потерявшего ребенка.
2
– Лиам!
Рев Джима вылетает из окна и настигает Генри, который все еще стоит на коленях в кусочке темной травы; тень от дома – словно символ неповиновения перед восходящим солнцем.
Джим снова зовет мужчину – единственного – кто хочет спасти Генри, отвезти его домой.
Беги в сарай. Садись в коричневую машину.
Генри силится отбросить произошедший только что ужас, ощущение смерти малыша и невероятную скорбь матери от того, что ее дитя убили прямо у нее на глазах. Мальчик с хрипом встает, роется в кармане джинсов и достает ключи.
Он подбегает к большим дверям сарая, хватается за один отколотый край и тянет на себя. Большая дверь на удивление изящно распахивается на старых петлях, и перед глазами Генри оказывается хромированный бампер коричневого «дастера». Рядом с ним, в тени, как застенчивый ребенок на шумном дне рождении, прячется «пинто» цвета спелого авокадо.
Генри заходит в прохладный, сырой сарай. Земля здесь неровная, и он вспоминает угрозу Лиама в их первую ночь – которая, кажется, была вечность назад,– что Генри будет спать здесь, если не станет слушаться. Увидев все в первый раз, Генри соглашается, что в таком сравнении его вонючая, промерзшая спальня была пятизвездочным отелем.
Рейки, из которых состоят стены сарая и угловая крыша, сморщились, как мертвая кожа. Солнце болезненно пробивается сквозь щели и дыры в низких стенах, где всякая живность – наверное, крысы – хмуро думает Генри,– прогрызли себе дорогу внутрь или наружу. Однако сама древесина толстая, и если это сооружение простояло без ухода так долго, то, судя по всему, было намного прочнее, чем казалось.
Сделав глубокий вдох и пытаясь сосредоточиться на побеге, мальчик оглядывается в сторону дома, убеждаясь, что за ним никто не бежит.
Там никого нет, и Генри задается вопросом, не убил ли Джим Лиама. Смог бы он так поступить со своим другом? Или, возможно, именно Лиаму пришлось убивать, чтобы вызволить Генри из пут плана Джима.
Генри закрывает дверь, и когда две створки соприкасаются, яркий день исчезает из его поля зрения, оставляя его наедине с темнотой.
Он на мгновение замирает, давая глазам привыкнуть. Затем восстанавливает дыхание, пытается успокоиться, стереть все еще свежую в памяти боль. Боль, которую оставила там мать, как след слизи.
Что касается малыша, то хоть Генри и не почувствовал пули, зато ощутил сильный страх, инстинктивное безумное желание жить. В свои последние секунды малыш ничего так не хотел, как быть с тем, кто дал ему жизнь, с единственным существом, которое его любило.
С мамой.
Когда мысли, страхи и желания исчезли, не осталось ничего. Только пустота. Пустота смерти, которую Генри распознал сразу же, сам заглянув в бездну, а потом каким-то чудесным образом выбравшись на свободу.
Мысли о боли ребенка и потере матери наполняют его такой безмерной печалью, что он чуть снова не падает на колени. Но все же останавливает себя, заставляет быть сильным, храбрым, чтобы выжить, в отличие от многих других.
Надо быть твердым. Твердые выживают.
Он опускает взгляд на землю, закрывает глаза и так крепко сжимает кулаки, что трясутся руки.
Потом разжимает пальцы, открывает глаза и выдыхает.
Лучше.
Все еще смотря на землю, он замечает длинный кусок дерева у своих ног. С детским любопытством он наклоняется, чтобы изучить наполовину вкопанную балку. Она почти такая же длинная, как две распашные двери, и частично вошла в грязь. Генри думает, что под деревом наверняка уже поселились насекомые. Лично ему нравятся клопы, и он готов поспорить на доллар, что под деревом их целая куча. Наверное, и пауки тоже, но их он не любит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подняв голову, чтобы изучить внутреннюю поверхность дверей, он замечает большие ржавые металлические скобы, ввинченные в дерево.
– Это… как это там. Перекладина,– говорит он, и его голос разносится в тишине сарая.
Это замок. Замок, чтобы сюда не могли ВОЙТИ.
Пожалуй, закрыться от всех, особенно от тех, кого можно расценить как склонных к убийству,– отличная идея. И Генри начинает выкапывать палку из земли.
3
Лиама окружает сущий кошмар. Тела собак разбросаны по залу, как на постапокалиптической танцплощадке, безжизненные, как опавшие листья, занесенные ветром через открытую дверь. Они лежат разбитые вдоль стен, повисли на окнах, истекают кровью на лестницах.
Все живые ушли.
От Дженни мало что осталось. Разорванная оболочка женщины расплющена, как воздушный шар из плоти взрослого человека, который сбросили с большой высоты прямо на асфальт, и все внутренности хаотично разлетелись наружу. Лиам подумывает накрыть ее простыней – вокруг валяются и они, некогда закрывавшие окна,– но быстро сдается, когда Джим выкрикивает его имя. Он ускоряет шаг по направлению к открытой двери и спасательному голубому небу. Однако из коридора наверху быстрые шаги Джима становятся все громче, и в последнюю секунду Лиам меняет стратегию. Он не хочет давать Джиму возможность палить в него по пути в сарай.
Повернувшись у двери, вместо этого мужчина бежит на кухню, стараясь не наступить в кровь (непростая задача), чтобы не оставлять следов для Джима.
На кухне он морщится при виде еще одной мертвой собаки – остатки в прошлом игривой (и довольно красивой, судя по шерсти) бордер-колли повисли на разбитом окне,– но продолжает двигаться к двери подвала. Его желудок сводит, ведь мужчина наполовину ожидает увидеть всю ту же осиную стену, но там никого нет. Несмотря ни на что, Лиам морщит нос, когда до него доходит тошнотворный запах из подвала, и у него нет ни малейшего желания искать его источник.
Лиам шагает в темноту, почти закрывая за собой дверь, чтобы не застрять на лестнице в подвал, где Бог знает что ждет его внизу, во влажной темноте.
«Возможно, это воняет Пит»,– думает мужчина, и эта мысль кажется логичной. Точной.
Ну да, наверняка Пит первый познакомился с малышом, еще до нас с Грегом и Джимом. Хотя, может, Пит не стал завтраком. Вдруг он стоит там, внизу, наблюдает за мной, пока я застыл здесь, как идиот, ожидая разъяренного Джима. Ага, да, конечно, очень логично. И правдоподобно. Я прямо так и вижу: Пит на полу – вероятно, тяжело ранен,– лежит и просто смотрит на меня. Может – и это было бы не очень приятно,– но, может, он уже ползет ко мне. Мягкие руки на лестнице, лицо в крови, живот вспорот, как индейка на День благодарения, пробирается к моим лодыжкам и хочет убить.
Лиам приоткрывает дверь еще на дюйм, убеждая себя, что так прислушивается к шагам Джима, которые уже направляются к входной двери. Но все равно оглядывается, ожидая увидеть широко раскрытые белые глаза, татуировку питбуля поперек разорванного горла и золотозубую ухмылку… но вместо этого не видит ничего. Вообще ничего.
Наконец, Джим протопал через зал, и внимание Лиама вернулось к реальности. Шаги приближаются к входной двери, просачиваются на крыльцо, затем затихают вдали.
Он идет к Генри.
Позволив своему воображению в последний раз вообразить окровавленного Пита Скалеру, тянущегося красными кончиками пальцев к манжетам его джинсов, Лиам выходит на кухню, на свет, и – с пистолетом наготове – осторожно следует за Джимом к выходу.