Читать интересную книгу Льды уходят в океан - Пётр Лебеденко

Дашенька пошла к нему поздним вечером и долго бродила возле дома, поглядывая на полоску света пробивающуюся сквозь щель между темными шторками окна. Ей надо было войти сразу же, не раздумывая, пока у нее не иссякла решимость, но она замешкалась, стушевалась, а потом от ее решимости не осталось и следа. А вдруг он не откроет дверь? А вдруг, увидав ее, скажет: «Ты зачем пришла! Я тебя звал? Ну-ка, давай обратно!» Что она тогда будет делать? Попросит, чтобы он выслушал ее? Или, закрыв лицо руками, стремглав убежит, не сказав ему ни слова?

Если бы у нее не начала болеть голова, она, наверное, ушла бы, отложив разговор на неопределенное время. Но страх, что приступ болезни может помешать ей все сказать Беседину, подстегнул Дашеньку, и она, в какомто отчаянии сцепив пальцы, взбежала по ступенькам на второй этаж.

Постучала.

Тихонько, боясь нарушить тишину темного коридора. Прислушалась.

Кажется, Илья Семеныч чертыхнулся. Или ей это послышалось?

— Кто?

Она хотела ответить, но не смогла. Будто внезапно онемела. Подняла руку, быстро смахнула капельки пота со лба.

— Кто, спрашиваю?

Ключ поворачивался так медленно, точно Илья Семеныч задался целью посильнее помучить позднего посетителя. Наконец дверь распахнулась, и Дашеньку обдало светом. Она увидела, как Беседин от неожиданности попятился в глубь комнаты. Растерялся, что ли? Или испугался?

— Это я, Илья Семеныч, — запоздало представилась Дашенька. — Можно к вам?

Илья ответил не сразу. И те секунды, когда он смотрел ка Дашеньку и молчал, показались ей необыкновенно длинными. Сто лет прошло, пока он проговорил:

— Ты? Ну, что ж, входи. Правду сказать, не ожидал.

Он не только не ожидал увидеть ее, ему даже трудно было представить, что Дашенька может прийти к нему после того, что тогда случилось. Илья хорошо помнил и брошенный на него взгляд, полный не то укоризны, не то презрения, и ее слова: «Не надо ни о чем просить, Илья Семеныч, я все понимаю. Я буду молчать, и вы ничего не бойтесь…»

В этих словах тоже была не только горечь — Илья это понимал.

Нельзя сказать, чтобы Беседин ни в чем не раскаивался. Еще в тот вечер, когда Дашенька ушла, его охватили самые противоречивые чувства. Ему и жаль было девушку, которую он обидел, и досада мучила, что не смог подавить в себе желания близости с Дашенькой, и страх, что все это может открыться и он станет предметом не только насмешек, но и осуждения.

Трудно сказать, какое из этих чувств в нем преобладало. Пожалуй, в первые минуты он больше всего думал о нанесенной Дашеньке обиде. «Я не зверь ведь какой-нибудь, — думал Илья, — чтобы вот так поступить с человеком. Она же мучиться теперь будет, переживать, плакать небось день и ночь станет… Может, и вправду взять ее к себе, пусть пока не женой, это еще успеется, а так какнибудь, мало ли живут под одной крышей без всяких там оформлений… А чем Дашенька хуже других? По крайней мере, с ней спокойно будет, не то что с Мариной: сегодня улыбается, а завтра, как кошка, глаза может выдрать…»

Но стоило ему подумать, что скажут об этом другие, и мысли его принимали совсем другой оборот. Разве мало кто знает, как он увивался за Мариной Саниной и как она дала ему от ворот поворот? Выходит, что он, Илья Беседин, который когда-то гремел на все Заполярье, теперь дошел до ручки, дошел до того, что ничего другого ему и не осталось, как связать свою судьбу с рассыльной Дашенькой, на которую люди смотрят как на обиженного судьбой человека? Так выходит? Да узнай об этом тот же Климов, наверняка скажет: «Ну и кандидата в депутаты мщ подобрали! Пересмотреть!»

Нет, на такой шаг Илья Беседин не пойдет. Не может пойти. И гордость его, и самолюбие не позволят ему это сделать… Дашенька? А что Дашенька? Он, Илья, может дать ей твердое слово: даже намеком он никогда не покажет, что с ней случился такой грех. Никогда и никому. Могила! Илья Беседин умеет быть благородным человеком…

— Заходи, — повторил Илья, пропуская Дашеньку в комнату. — Рад тебя видеть, Дашенька. Я-то думал, что ты уж и забыла меня.

Он усадил ее на диван и сел рядом с ней. У нее было взволнованное лицо и какой-то странный взгляд. В нем отражались и нерешительность, и смущение, и еще что-то такое, чего Илья не мог сразу уловить: то ли отчаяние, то ли стыд. Она положила руки на колени, подержала их так секунду-другую, потом пальцы ее забегали по пуговкам кофточки. Забегали быстро и нервно, она, кажется, не в силах была их остановить…

Илья мягко спросил:

— Что-нибудь случилось, Дашенька? Говори, не бойся.

Она глубоко и громко вздохнула, так громко, точно из груди ее вырвался стон.

— Случилось, Илья Семеныч. Несчастье случилось… — Помолчала, заставила себя наконец снова опустить руки на колени и добавила: — А может, и не несчастье, я не знаю… У меня ребенок будет, Илья Семеныч…

И опять пальцы забегали по пуговкам. Так же быстро и нервно.

— Ребенок? Ты сказала — ребенок, Дашенька? — переспросил Илья, принуждая себя улыбнуться. — Какой ребенок?

Ее пальцы остановились. Мгновенно, на полпути, точно их вдруг парализовало.

— Наш ребенок, — почти неслышно сказала она. — Тогда, в прошлый раз, я…

Теперь до него дошло. Вначале в его глазах мелькнуло недоверие. Потом — испуг. Потом, кажется, растерянность. Он ожидал всего, чего угодно, только не этого. Ему и в голову никогда не приходило, что он может стать отцом. Зачем ему это нужно? Зачем ему нужен какой-то ребенок? Он привык жить для себя, он любил только собственную персону и полагал, что если и свяжет когда-нибудь свою судьбу с какой-то женщиной, то и она должна жить лишь для него, окружив его вниманием. Разве он этого недостоин?

И вдруг — ребенок! Дашенькин ребенок. Его ребенок…

— Почему вы молчите, Илья Семеныч? — робко спросила Дашенька. — Почему вы ничего не говорите?

Он встал с дивана и пересел на стул. Напротив Дашеньки, но не близко, словно хотел отгородиться от нее хотя бы двумя шагами. И только потом сказал:

— Слушай, Дашенька, как это у тебя все просто получается? Пришла и — сразу: «У нас будет ребенок». Ты думаешь, о чем говоришь?

— Не просто, Илья Семеныч, — тихо ответила она. — Я много об этом думала. Я не сразу пошла к вам…

— А зачем все-таки пришла? Наверное, не для того ведь, чтобы только поделиться своей радостью? Ты хочешь посоветоваться, правда? Давай посоветуемся.

Она машинально сказала:

— Посоветуемся, Илья Семеныч.

— Ну вот… Ты, конечно, знаешь, что делают в таких случаях, когда случайно… Когда не замужем… Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он увидел, как краска залила ее лицо, но не придал этому особого значения. И переспросил:

— Понимаешь?

— Понимаю. Но…

Илья вдруг обрадовался. В ее «но» он, как ему показалось, угадал то главное, ради чего Дашенька пришла к нему. Как это он сразу не подумал об этом? Ну и чурбан!

— Все ясно, Дашенька. И нечего тебе стыдиться. Оба виноваты, оба будем и расхлебывать эту кашу.

Он встал, подошел к шифоньеру, открыл дверцы и долго копался на одной из полок, шелестя какими-то бумагами. Дашенька смотрела на него с недоумением и тревогой: что это надумал Илья Семеныч? Что он хочет делать?

Но вот Илья снова вернулся на свое место, и Дашенька увидела в его руках пачку денег. Она не сразу поняла, для чего он принес эти деньги. И даже когда он протянул их ей, до Дашеньки не тотчас дошел смысл его поступка. А когда все поняла, неожиданно громко крикнула:

— Нет! — Помолчала мгновение и опять крикнула: — Нет!

Илья взорвался:

— Что нет? Или ты хочешь опутать меня? Окрутить? Попался, мол, на крючок, теперь не уйдет… Так? Не выйдет! Ты еще докажи, что ребенок, если он и будет, мой… Ты…

Он не договорил.

Он увидел, как исказилось ее лицо. Не то от боли, не то от гнева.

Потом он увидел, как из глаз ее выкатились две слезы. Крупные, точно дождевые капли. И медленно поползли по щекам.

Закрыв лицо руками, Дашенька повернулась и пошла к двери, не сказав ни одного слова.

Ни одного слова.

2

Прошло несколько дней, каждый из которых казался Дашеньке последним. Она привыкла ко всему, но испытывать таких мук ей еще не приходилось. И самым страшным оказалась не физическая боль, а то, что Дашенька ничего не могла забыть. Все случившееся запечатлелось в ее памяти, как искусно проявленный негатив, поразительно четкий, без единого дефекта. И не было никакого средства, чтобы вытравить его.

Она не выходила из дому целую неделю. Лежала в своей комнатушке с наглухо закрытыми окнами, молчала. Матери казалось, что Дашенька ни о чем и не думает. Обессилела бедняжка. Боль ее совсем доконала. Вон как затянуло, одни глаза живые. Хотя бы поплакала, хотя бы постонала, пожаловалась — гляди, легче бы стало. Так нет же, словно онемела.