К тому времени я сумел сколотить небольшое состояние, позволившее мне приобрести не новый, но вполне пригодный для моих целей космолет. Я немедленно отправился на Альпу Карантэн. Думаю, нет необходимости говорить, что мои поиски успехом не увенчались. Я не нашел ничего. Позже еще дважды посещал я эту планету, и снова безрезультатно. Все было тщетно. Тогда я оставил поиски и отправился на Землю. Ничего другого мне не оставалось, как стать "избранником судьбы".
Роберт Гамильтон выслушал меня с присущим ему вниманием. Я рассказал ему все, ничего не утаивая. Я сразу проникся доверием к этому человеку. Я видел, история гибели моей расы не оставила его равнодушным. Он задал мне несколько вопросов; наибольший интерес у него вызвал таинственный Враг. Что я мог ему ответить? Я знал лишь то, что досталось мне в наследство от моих погибших сородичей, о Враге же они и сами не знали почти ничего. Потом я показал ему бортовой журнал.
- Бортовой журнал? - переспросил Стюарт.
- Покидая колонию облачников, я обнаружил его в вещах моего отца.
До сих пор не могу понять, как журнал оказался в его бумагах. Дело в том, что этот бортовой журнал был с того самого звездолета. Тем двадцати двум колонистам, что улетели на нем, он очень бы пригодился. Он стал моей единственной книгой, сопровождавшей меня в долгих странствиях по горам Агнессии. Я выучил его наизусть, каждая буква, каждый знак этой бесценной реликвии отпечатались в моей памяти. В основном журнал содержал лаконичные записи о повседневной жизни звездолетчиков, битва с Врагом не упоминалась в нем вовсе, ничего не говорилось и о болезни, в одночасье свалившей весь экипаж и в конце концов ставшей причиной его смерти. Но было и нечто важное. Не знаю, кем и с какой целью была внесена в журнал подробная запись об установке, которая могла создавать защитное поле вокруг корабля. Помимо общей характеристики, здесь были даны подробные инструкции по ее запуску, алгоритм включения вспомогательных систем и многое другое. Есть краткое упоминание о бортовом арсенале. Честно говоря, журнал напоминал скорее частный дневник, чем официальный корабельный документ. Пожалуй, так оно и было. Среди его листов я нашел старую выцветшую фотографию, изображавшую звездолет облачников. Именно благодаря этому журналу я и смог включить защитное поле корабля, на котором мы сейчас находимся. Рассказ мой подошел к концу, земляне, теперь вы знаете все. Перед лицом общей опасности между нами не должно быть тайн. Трагедия моего народа не должна повториться.
- Она повторяется, Воин, - мрачно заметил Стюарт.
- Земля еще держится, капитан, - возразил Воин.
- Надолго ли ее хватит, облачник?
- Ненадолго, - тихо отозвался Воин, - но мы будем там прежде, чем силы ее иссякнут, иссякнут окончательно. Последнее слово останется за нами, землянин, клянусь прахом моих предков.
- Слово! Где же то слово, Воин, которое способно уничтожить черную вселенскую плесень, будь она проклята на вечные времена?
- Мы найдем его, капитан, - убежденно произнес Воин. - У нас впереди целая неделя.
- Возьми себя в руки, Крис, - сказал Герцог. - Не все еще потеряно, поверь мне.
Крис Стюарт кивнул. Глаза его вновь вспыхнули твердой решимостью и непреклонной волей.
- Простите мне мою слабость, господа. Мы сделаем то, что велит нам наша совесть. Иного пути у нас нет.
Берт Джервис шумно поднялся со своего кресла.
- Минуточку внимания, друзья мои. Наш собрат по разуму безусловно прав: в сей тяжкий для всех нас час у нас не должно быть тайн друг от друга. А посему я намерен сделать два признания.
Глава сорок вторая
ПРИЗНАНИЕ ИНСПЕКТОРА ДЖЕРВИСА
- Надеюсь, не в любви, - усмехнулся Кнут Ларсен.
- О нет, вам, любезный "викинг", я вряд ли сделаю подобное признание, - с преувеличенной вежливостью парировал инспектор.
- Говори, Берт, - сказал Стюарт.
- Это произошло накануне моей ссылки на Остор. Я как раз закончил расследование убийства Роберта Гамильтона. Никаких прямых улик у меня, конечно, не было, но я был твердо уверен: в смерти сэра Роберта повинен Мрак. Да и что могли дать улики? Мрак к ответу за содеянное не призовешь и на скамью подсудимых не посадишь. И все же я довел дело до конца. Собранные материалы и свое собственное заключение я передал по инстанции наверх, без малейшей, впрочем, надежды на то, что итоги моего расследования найдут отклик у руководства. Но я ошибся. Буквально на следующий день меня вызвал к себе сам Чарльз Крамер. В то время он уже объединял под единым руководством ряд ведомств и департаментов, и потому неожиданный вызов к столь могущественному человеку, минуя целый ряд моих шефов рангом пониже, мало сказать насторожил - испугал меня. Но терять мне было уже нечего: я сделал первый ход. Крамер сделал второй.
Бесстрастно и холодно он заявил, что все это бред и никаких конкретных фактов, подтверждающих мои выводы, у меня нет и быть не может. Формальное расследование было прекращено. Собственно, на иной финал я и не рассчитывал, но его презрительно-оскорбительный тон вверг меня в такую тоску и уныние, что в тот же вечер, вернувшись домой, я, признаюсь честно, напился в дым. В скобкам замечу: Крамер к тому времени на Гавайи еще не перебрался.
Я жил в многоквартирном шестиэтажном доме, где занимал три комнаты на первом этаже. Надвигалась ночь, черная и жуткая, без теней, света фонарей и рекламных огней - именно такими стали на Земле ночи в последнее время. Я не стал зажигать свет, предпочитая накачиваться в темноте. Потом, уже изрядно набравшись, я сунул в магнитофон наугад попавшуюся мне кассету, напялил наушники, завалился на диван, закрыл глаза и... принялся хохотать. Кассета попалась с записями монологов Джека Дэвиса, популярного комика прошлого десятилетия. Когда-то я очень любил слушать этого супергениального шута, а кое-что из его репертуара знал даже наизусть. Он мог рассмешить даже слона, его смех был чем-то вроде божественного дара, излившегося с небес подобно благодати. Это был великий человек, великий и талантливый. В ту злополучную ночь я смог убедиться в этом еще раз. Словом, я хохотал до икоты, до боли в печенке, до спазмов в горле, до удушья.
Не знаю, спиртное ли было тому причиной, или вся эта повседневная мерзость, все это безумие, грязь и пустота вылились вдруг в истерический припадок... не знаю. Я был тогда на грани нервного срыва, но - великолепный Джек Дэвис спас меня. Он прожужжал мне все уши своими идиотскими шутками - а я все хохотал, хохотал, хохотал... Я уже не слышал, как кончилась кассета. Заснул, как убитый.
О, наутро эта метафора обрела зловещий смысл! Весь дом был мертв.
Погибли все жильцы. Все до единого, кроме меня. Признаюсь, тогда я впервые испугался по-настоящему. Нет, не за собственную шкуру, плевать я хотел на нее; мне стало страшно и жутко оттого, что, оказывается, можно вот так, запросто, тихо, бесшумно, незримо взять
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});