— Левое готово! — радостно отрапортовала Полина, когда блок обеспечения фризера чуть-чуть покачнулся.
— Правое гото… — но на этот раз Полина слишком поспешно сказала «гоп». Потому что за три миллиметра до нижней кромки ушка пила снизила обороты и замерла. А через секунду пропало изображение на экранчике.
— Ч-черт! — вскричал Эстерсон. Он так сильно хватил кулаком о подлокотник своего кресла, что, казалось, затрясся весь скаф.
— Так я и думала, — пессимистично подытожила Полина. — Нужно было его открыть перед тем, как отплывать… Дать ему проветриться… Но, понимаю, понимаю, не до того было…
— А что, если манипулятор проветривать, он лучше работает? — вкрадчиво спросил Эстерсон.
— Именно! — в сердцах воскликнула Полина. — Я уже давно заметила: манипулятор скафа — вещь с характером. И живет она собственной жизнью!
— То есть он может еще заработать, по-твоему?
— В принципе. Но это не значит, что именно сейчас. Может, у него пропало настроение… Перетрудился…
— Значит, подождем?
— Подождать-то мы можем, — тоскливым голосом сказала Полина. — Да только у нас в распоряжении всего шесть-семь минут… Я не шучу.
— Давай хоть минуту подождем!
— Ну…
— Слушай, а что нужно, чтобы манипулятор заработал? Ты же вроде лучше знакома с его… с его характером? Что делать-то?
— По-моему, только молиться.
Эстерсон плотно сжал свои тонкие, бескровные губы и замолчал. Ну почему все так скверно! Когда манипулятор нужен только для того, чтобы срезать актинии редких расцветок для домашней коллекции или подсовывать лакомства капюшонам, он работает безотказно. А когда представляется шанс помочь пилоту, спасти флуггер, внести свой вклад в дело победы Объединенных Наций над клонами…
— Как ты думаешь, Полина, Бог есть? — совершенно серьезно спросил Эстерсон, пристально глядя в ореховые глаза своей подруги.
— Я думаю… Я думаю, да.
— Как ты думаешь, Он… Он справедлив?
— Думаю, когда как, — уклончиво отвечала Полина. — Иногда кажется, что вроде бы справедлив. А иногда кажется, что нет, несправедлив… Библию можно очень по-разному понимать…
— Знаешь, у меня есть идея, — с чумным блеском в глазах заявил Эстерсон. — Сейчас мы узнаем это доподлинно. Давай зададимся вопросом: Он скорее справедлив или скорее все-таки несправедлив? Давай решим: если пила сейчас заведется, значит, Бог скорее справедлив. А если нет — мы с тобой будем знать, что любить его следует несправедливым.
— Хорошо сказано, Роло.
— Тогда включай манипулятор. — Эстерсон кивнул в сторону панели управления и добавил: — Хочу знать правду!
Щелчок. Панель ожила.
— Попробуй еще раз правое ушко, — дрожащим голосом сказал Эстерсон.
Пальцы Полины быстро отстукали на клавиатуре управляющую последовательность.
Манипулятор конвульсивно дернулся. Потом еще раз.
— Ну же! Ну! Мы хотим знать правду! — азартно вскричал Эстерсон, поднимая очи горе — не к небу, нет, а всего лишь к потолку кабины. Впрочем, праотцы народа Израилева во времена первого Завета наверняка поступили бы так же.
В этот миг пила манипулятора сделала один медленный, полусонный оборот. Еще секунда — и она бешено завертелась, алчно вгрызаясь в твердую ткань «Дюрандаля».
Эстерсон и Полина со значением переглянулись.
Они знали, что будет дальше: сейчас манипулятор, снова превратившись в пятерню, выдернет блок обеспечения фризера. Затем скаф двинется к берегу, где уже, наверное, их заждался славный пилот Николай.
Но в том-то и дело, что теперь все это представлялось обоим совершенно неважным, а точнее, важным, но не очень существенным.
И на лице Эстерсона, и на лице Полины можно было заметить печать сопричастности Великой Тайне.
Оба они чувствовали: только что они приобщились к одному из тех сокровенных секретов Вселенной, каковые Он иногда доверяет смертным через посредство капризного исследовательского оборудования…
— Признайтесь честно, вы наверняка подумали, что мы просто удрали, — со смешком сказала Полина Николаю, когда они с Эстерсоном, мокрые и измотанные, наконец дотащились до «Дюрандаля».
— Нет. Не подумал, — задумчиво сказал летчик. — Тут другое… Когда вы скрылись из виду, мне вдруг очень отчетливо показалось, что… Что вас никогда и не было. Что все это мне просто…
— Приснилось? — подсказала Полина.
— Ну… да. Что это была галлюцинация. От нервных перегрузок такое бывает, — смущенно улыбнулся Николай.
— Мы — галлюцинация? — удивленно переспросил Эстерсон.
— Именно. Знаете, все это немного странно.
— Да, это действительно немного странно, — согласилась Полина.
— Когда я учился в Академии, я много читал про посмертный опыт… в свободное время, конечно, — попытался объяснить Николай. — Когда люди умирают, бывает, что в последние секунды перед смертью им много чего кажется. Мозг работает в критическом режиме и время начинает тянутся очень медленно, непропорционально медленно, так что кажется, будто прошли годы… Многим, например, представляется, что продолжается жизнь, что с ними по-прежнему происходят какие-то интересные события. Как во сне. Так вот у меня даже возникла такая мысль: а может, я погиб при посадке и вы мне просто привиделись? Но, смею вас уверить, если это и галлюцинация, то очень и очень любопытная, — подытожил Николай, дружелюбно глядя на Эстерсона и Полину.
Николай казался спокойным и даже умиротворенным — словно бы и не думал он о том, что в любой момент его может накрыть клонский патруль. И только опустевшая пачка сигарет, которую Эстерсон из милосердия оставил пилоту перед тем, как направиться в грот за скафом (тогда пачка была почти полной), свидетельствовала о том, что в глубине души Николая бурлят страсти.
— Я вообще-то почти не курю, — извиняющимся тоном сказал Николай и скомкал пачку.
— Я вижу, — криво усмехнулся Эстерсон, стаскивая с плеча рюкзачок, из которого на песок исправно капала вода. — Но… Хоть вы и сомневаетесь в том, что мы с Полиной абсолютно, так сказать, реальны… А совершить реальный подвиг нам это не помешало.
— Реальный подвиг?
— Абсолютно реальный. И теперь в нашем распоряжении еще одна галлюцинация. Хорошая галлюцинация. И называется она… блоком обеспечения фризера! — жестом опытного конферансье Эстерсон раскрыл рюкзачок.
— Ну… даже и не знаю, что сказать… — промямлил летчик.
— А в этом блоке у нас что? — продолжал Эстерсон, скроив интригующую мину.
Николай лишь обескураженно пожал плечами.
— А в блоке у нас распредели… разлив… Ну, в общем, та самая деталь, которая вам, Николай, нужна, — пояснила Полина. — А теперь — аплодисменты!
Но вместо того чтобы зааплодировать, летчик посмотрел на обоих как на буйнопомешанных.
— Не верите? И правильно делаете. Верить таким проходимцам, как мы, можно, только пощупав раздатчик собственными руками!
С этими словами Эстерсон извлек блок, поставил его бочком на ближайший голыш и что было сил огрел камнем побольше. На песок посыпалась всякая техническая мелочь.
— Только бы он не заржавел, а то ведь всякое бывает, — закусив губу, сказала Полина.
— Позор, госпожа Пушкина! — с прежней театральностью провозвестил Эстерсон, бодро расковыривая неразъединимый на первый взгляд конгломерат из железа и пластика. — Любой стоящий астробиолог должен знать, что детали современных истребителей никогда не ржавеют!
Через минуту инженер уже поднес раздатчик фризера, который оказался непредставительным с виду устройством, по форме напоминающим шайбу с выходящими из нее двенадцатью ножками, к побелевшему от неожиданности носу Николая.
— Вуаля!
— Но откуда… Откуда? — только и смог произнести летчик.
— У меня есть два объяснения. Правда, думаю, ни одному из них вы не поверите. Первое: мы нашли этот блок в желудке у гигантского дварва, хищного и абсолютно тупоголового обитателя местных вод. В этот желудок блок попал после того, как над Фелицией потерпел крушение транспортник, доставлявший комплектующие на секретный завод концерна «Дитерхази и Родригес», производителя истребителя «Дюрандаль», а этот самый дварв позавтракал содержимым одного из затонувших ящиков…
— А второе объяснение?
— А второе объяснение еще более невероятное. И его я вам рассказывать не буду. Хотя оно является стопроцентной правдой, звучит оно еще более фантастично…
— И все-таки я хотел бы его слышать! — настойчиво сказал Николай.
— В другой раз. — Полина примирительно улыбнулась. — Ро… То есть я хотела сказать, Андрей расскажет вам его в другой раз. А теперь вам, по-моему, пора лететь… А то не нравится мне что-то эта тишина.
Эстерсон и Николай смолкли и прислушались. Действительно, стало как-то умопомрачительно, противоестественно тихо. Был полный штиль. Ни далекой канонады, ни гула космодрома. К чему бы это?