Косухин выждал, пока наши орудия приготовятся к бою, и тоже начал двигаться к реке. Он уже знал: можно идти вброд. У берега люди останавливаются, на какую-то долю секунды их охватывает нерешительность. Не так-то просто прыгать в ледяную воду, а потом бежать по лугу и огородам в мокрых сапогах, ватниках и шинелях. Косухин сам взламывает лед. Вода проникает в сапоги, холод пронизывает все тело, Косухин поднимает полы полушубка, придерживает их одной рукой. Бойцы обгоняют его, прокладывают ему дорогу. Ноги едва передвигаются, задевают камни на дне, Косухин идет ощупью, как слепец. "Только бы не упасть, только бы не упасть", - думает он. Вот и берег, скользкий, крутой. Косухин карабкается вверх, цепляясь за камыш.
Теперь надо пройти луг, огороды - и все! "Хорошо бы снять сапоги, можно пропасть..." Уже ползут люди по заснеженному лугу. Косухину не приходится их подбадривать. Всех охватило нетерпение - поскорее туда, к деревне. Два сантиметра на карте, один километр на местности!
Косухин высылает саперов обследовать луг. Тем временем мокрые, продрогшие, поеживающиеся от холода люди готовятся к решительной атаке. Немцы направляют и сюда свой огонь. Но он уже менее точный и несосредоточенный. Очевидно, враг не может определить - откуда наносится главный удар. Он предпринимает контратаку. Автоматчики при поддержке танков идут на Косухина. Наша артиллерия обрушивает на движущиеся чудовища снаряд за снарядом. Три танка воспламеняются, но шесть ползут по лугу, к берегу. Косухин выдвигает бронебойщиков. Они вступают в поединок с танками, а пулеметчики отражают контратаку немецких автоматчиков. Начинается наступление на деревню с трех сторон. Немцы вынуждены одновременно обороняться и от Воронова, и от Косухина, и от Токарева.
Уже пройден луг. Воронов прорвался с фланга к окраинам деревни, если только выжженное место с обгорелыми трубами, напоминающими памятники, можно назвать деревней. Косухину еще нужно пройти огороды. Всего двести метров, но они показались самыми тяжелыми в этот день. Враг держал под пулеметным и минометным огнем узкий разминированный проход. Теперь, казалось, надо проползти под снегом, слившись с землей. Каждый преодоленный шаг мог быть приравнен к подвигу. Но люди на войне так шагают день и ночь. Наша артиллерия уничтожает вражеские огневые гнезда. Немцы отступают. И им уже перерезает путь рота Воронова. Косухин поднимается и ведет своих людей в село. Последние двадцать метров они бегут. Огонь стихает, но в снегу еще притаились мины. Кто-то из передних оступился и взорвался. Теперь Косухин двигается с величайшей осторожностью. День клонится к концу, на снегу лежат, запрокинув головы, мертвые гитлеровцы.
Косухин встретился наконец с Вороновым и Токаревым и обнял их. Все трое задыхались от усталости и возбуждения.
Вот они - Силки.
Трудный и мучительный день, переправа вброд через леденящую реку, кровь и героическая смерть павших в бою, огонь и холод, напряжение и усталость, величие духа и благородство подвига - все, все уложилось в сухом, сдержанном и коротком донесении капитана Косухина: "Заняли населенный пункт Силки". Потом он подумал и добавил: "Продвинулись на три километра на запад".
1943 год
Корней Чуковский
Фундамент победы
На прибрежной лужайке рядами стоят трубачи. Их невероятно длинные трубы, воздетые к синему небу, ревут настойчиво и страстно, созывая окрестных колхозников.
И услышав их громкий призыв, десять тысяч величавых красавцев идут и идут без конца к плоским берегам Карадарьи.
Моему непривычному глазу все это зрелище кажется роскошно поставленной оперой. Так ярки под солнцем Азии лиловые, желтые, синие, малиновые одежды этих смуглых и статных красавцев. Так музыкально движутся их пестрые толпы вдоль узких арыков по хлопковым полям. Так великолепна декорация, на фоне которой происходит этот грандиозный спектакль: белая как сахар, веселая арка, повисшая над мощной плотиной Большого Ферганского канала.
Канал этот, созданный узбекским народом года три или четыре назад, превратил Ферганскую долину в одно из плодороднейших мест на земле. К каналу прилегают три района - Андижанский, Алтынкульский, Избаскентский, и изо всех этих районов стекаются сюда, как на праздник, десять тысяч стахановцев узбекских полей.
Их колхозные знамена сверкают, как факелы. А когда на прибрежье въезжают большие арбы с женщинами, которые с необыкновенным изяществом усаживаются вместе со своими детьми на широких разноцветных коврах, хочется долго аплодировать им, как аплодируют театральные зрители талантливой и пышной постановке.
Но вскоре оказывается, что зрители - не мы, а они.
Мы, маленькая кучка рабочих, да два-три интеллигента, приехавшие из узбекской столицы сюда, в Андижан, стоим перед этой лилово-оранжевой и ало-бирюзовой толпой. У нас непрезентабельный вид перед лицом этих нарядных красавцев в экзотических тюрбанах и халатах.
В смущении выбираемся мы на высокую плотину канала и с высоты этой необычайной трибуны обращаемся к разноцветной толпе с несколькими словами привета.
В первые минуты нам по-прежнему кажется, будто эти люди - чужие, но не проходит и четверти часа, как вся плотина сотрясается от восторженных криков, и мы видим тысячи черных, по-восточному сверкающих глаз, тепло и сочувственно глядящих на нас.
И как громко стучат эти люди громадными своими ладонями, когда перед ними встает на плотине тоненький, как хворостинка, 15-летний Муратов, издали похожий на ребенка, и к удивлению всех обнаруживается, что он не простой мальчуган, а мастер оборонного завода, руководитель целой бригады рабочих, что в его бригаде есть люди вчетверо старше его, что ему не раз и не два приходилось работать без смены по двое, по трое суток, что он в самом первом ряду тех знатных людей завода, благодаря патриотизму которых завод уже несколько месяцев кряду блистательно перевыполняет все нормы.
- Мой отец, уходя на фронт, приказал мне: работай по-фронтовому, полудетским голосом кричит он с трибуны, - и я честно выполняю отцовский наказ. Моя бригада так и зовется: фронтовая бригада...
Потом выступает стахановка того же завода, потом еще двое-трое рабочих, и, хотя большинство из них - ораторы далеко не блестящие, их краткие и незатейливые речи принимаются с такой горячностью, что вскоре становится ясно: эта большая толпа молчаливых и внешне спокойных людей, которые на первых порах показались нам такими чужими, эта народная масса далеких глубин Средней Азии всеми своими помыслами, всеми желаниями связана с нами.
Это становится особенно ясно, когда из их рядов начинают выходить друг за другом девушки, юноши, старики и старухи и без дальних околичностей называют полновесные цифры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});