Читать интересную книгу Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

Крыть Васе было нечем, тогда он обрушился на Сабита за то, что тот чересчур долго копается, стал уличать в обжорстве и лени. Ему, Василию Пронькину, будучи на службе в армии, приходилось возить полковников и даже генерала, а теперь, видите ли, он зря теряет время из-за какого-то бочонка с салом… Продолжая лениво переругиваться, они вышли к машине. Олексан хмуро поглядел нм вслед, затем вдруг поспешил вдогонку. Отозвав Ваську Лешака в сторонку, не поднимая глаз, сумрачно спросил:

— Ты в Бигре знаешь… Самсонова Григория?

— Ого, еще бы! — хохотнул Васька. — Он же тесть твой? Мы с ним во какие друзья!

— Ладно, не трепись! Увидишь его, передай, чтоб пришел в Акагурт. Скотина его… приблудилась к нам, бродит без присмотра. Чтобы шел за ней…

— Хе, милый зять проявляет трогательную заботу о родственничке! Шут с вами, передам… За такую весточку он на меня молиться должен!

Резво подскакивая на рытвинах, "газик" запылил вдоль улицы, и вскоре кургузый задок его, мигнув красным сигнальным глазком, исчез за поворотом. Олексан постоял минуту-другую, затем, заложив руки глубоко в карманы, зашагал к мастерским.

Сват Гирой приехал к полудню. Привязав запряженного в громоздкую телегу мерина к столбу ворог, сам туча тучей переступил через порог, встал посреди избы, не поздоровавшись. Навстречу ему из-за перегородки — Глаша с опухшим от слез лицом. Следом за ней показалась Зоя, пряча руки под передником, прошла к столу, горестно всхлипнула:

— Не чаяли беды, сват… Господи боже мой…

Сват Гирой отрешенно махнул рукой.

— Задним умом не поправишь дела, сватья! Видно, не судьба… На старости лет не хочу такого позора на свою голову. Да и дочка моя не обсевок в поле, завсегда себе место подыщет. Кому охота через чужую дурость из людей в нелюди… — Подбородок у свата Гироя задрожал, он потоптался на месте и снова махнул рукой: — Собирайся, дочка. Вещи свои подбери, чтоб после не ворочаться…

Услышав такое, Зоя отшатнулась, лицо ее стало меловым, тонкие, бескровные губы запрыгали. С плачем она протянула руки к свату, запричитала ушибленной наседкой:

— Осто, сват, опомнись, что ты говоришь! Глашу от нас… уводишь? Господи, люди-то про нас что скажут! Да она мне все равно что родная, слова обидного не говорила. Глашенька, что же ты молчишь-то? Боже великий, смилуйся над нами…

— Наперед у сына своего спросила бы, сватья! — сурово оборвал ее Самсонов. Поджав губы, обернулся к плачущей дочери: — Айда, собирайся, Глафира.

Лицо у Глаши подурнело, в глазах плескалось глубокое отчаяние. Не в силах смотреть на горе дочери, Самсонов угрюмо насупился, в горле у него тоже пощипывало. За свой век ему пришлось резать немало овец, он привык равнодушно заглядывать в полные немого страха и покорности овечьи глаза: второпях пробормотав заученные слова "господи, прости нас, не нами заведено, отцы и деды жили таким обычием", он одним рассчитанным движением умел перерезать глотку своей жертвы до шейных позвонков… Теперь в глазах дочери ему почудилась та же бессловесная овечья покорность, она будто хотела сказать ему: "Воля твоя, отец, я не могу ослушаться тебя. Ты вскормил, вспоил и вырастил меня, и твое слово — самое большое. Я не пойду поперек твоей воли…" Но в глазах дочери он прочитал и другое, она словно бы молила его: "Отец, а как же Олексан? Ведь я люблю его, люблю, мы ждем ребенка… Как же я вот так просто уйду от него?"

Зоя воспользовалась заминкой, снова принялась униженно просить свата:

— Одумайся, сват Гирой, не держи зла на сердце! Люди над нами станут смеяться… Неужто не уладим промеж себя? О дочке подумай, сват, дочку пожалей…

Самсонов упрямо покачал головой:

— Поздно, сватья, передумывать, слова своего обратно не возьму. Тебе бы самой раньше о сыне подумать… Ославил меня сынок твой на всю округу, и не будет ему от меня прощения! И Глаше с ним не жить, вот мое последнее слово! А ты, Глафира, поторапливайся…

Он в минутной нерешительности постоял перед Глашиной кроватью, затем торопливо и неумело принялся свертывать покрывала, кружева, накидки… Глаша не выдержала, бросилась к отцу: "Запачкаешь! Я сама…" Кряхтя от натуги, Самсонов обеими руками обхватил огромную, туго набитую перину и грузно протиснулся в дверь, сгибаясь под своей ношей. Избегая взгляда свекрови, Глаша в каком-то исступлении принялась собирать вещи, запихивала их в большой, окованный блестящими полосами железа сундук. Отступать было поздно, и она спешила, судорожно, в каком-то беспамятстве срывала тюлевые занавески, ковер со скачущей тройкой, скатерть с кисточками, вышитые дорожки…

Совершенно убитая свалившимся на нее несчастьем, Зоя не показывалась из "женской половины", словно происходящее в доме не касалось ее. Громыхали шаги в сенях, хлопала и жалобно скрипела дверь, несколько раз возвращался сват Гирой, вынося Глашины вещи. Плакала Глаша, собирала свои пожитки, а Зоя оставалась безучастной ко всему. Тяжело опершись костлявыми руками, она сидела на широкой лавке за перегородкой, уставившись померкшим взором в одну точку, и беззвучно шевелила губами. Глаша что-то сказала ей, она даже не шевельнулась, расслышала лишь одно слово: "Олексан", но не поняла, что к чему. Глухой стук отъезжающей телеги показался ей ударами сухих комьев земли по крышке гроба. В доме стояла холодная гнетущая тишина. Окна, оголенные и пустые, равнодушно смотрели на окружающий мир тусклыми, пыльными стеклами-зрачками. Лишь одна мысль назойливо билась и стучалась в сознании Зои, ища выхода, точно одинокая и обессилевшая осенняя муха на оконном стекле: "Кончено, все кончено…" Тупая, ноющая боль заставила Зою выпрямиться; держась рукой за грудь, она обвела глазами голые стены. Там, где висел ковер с тройкой скачущих коней, теперь смутно желтело огромное квадратное пятно, на полу валялись забытые впопыхах Глашей старые, стоптанные войлочные тапочки, в углу сиротливо жались выходные сапоги Олексана. Глашина кровать, лишенная своего красивого наряда, стояла на месте: не хватило места на возу, сват Гирой решил приехать за ней после.

Волоча ноги, Зоя медленно выбралась на крыльцо и опустилась на ступеньку. Повязавшись старым, выцветшим кашемировым платком, давним подарком мужа, она долго сидела там, сгорбившись и не двигаясь. Боль в груди не проходила. Старая овчарка, положив морду на лапы лежала перед ней, слабо повиливая хвостом, но хозяйка не обращала на нее внимания.

Олексан шел домой в твердой уверенности, что его встретят укорами и плачем, и мрачнел с каждым шагом. Но встреча была неизбежной, и он внутренне готовился к этому, заранее угадывая, что будут говорить Глаша и мать, и как потом на несколько долгих дней между ними ляжет невидимая пропасть, и трое в одном доме, под одной матицей будут жить отчужденной, полной глухой неприязни друг к другу жизнью. Потом это пройдет, оставив корявые шрамы на душе и глухое чувство недовольства собой.

Решительно распахнув калитку, он шагнул во двор и сразу увидел мать. Она сидела на крыльце и на стук калитки медленно, будто с усилием повернула голову. Олексана поразили ее глаза. Он был не в силах сделать шага навстречу этому взгляду и остановился, поняв, что случилось что-то большое и непоправимое. Чужим, непослушным голосом спросил:

— Что у вас тут произошло? Почему молчишь, анай?!

Голос сына словно вернул Зою из забытья. Она зашевелилась, неловко перегнувшись, с трудом поднялась на ноги, долго не могла произнести ни слова, губы у нее странно дергались и кривились. Наконец она сиплым, похожим на сдавленный стон голосом проговорила:

— A-а, пришел… Глаша… от нас ушла.

8

Июль стоял жаркий, сухой, хлеба поспели дружно, и в конце месяца комбайны двинулись на поля.

Сабит Башаров помог своей жене завести мотор старого, потрепанного "Коммунара" и, уступая ей место за штурвалом, прокричал сквозь грохот: "Валла, большой сабантуй пришел, не подведи, пожалуйста!" Он гордился своей Дарьей: шуточное ли дело, сумела собрать списанный комбайн, не всякий мужчина решится на такое!

Вася Лешак возил от комбайнов намолоченное зерно, умудряясь опережать других, опытных шоферов: те два рейса, а он с третьим поспевает.

Добился-таки своего: с председательского "газика" пересел на грузовую автомашину. Кудрин не стал его удерживать: шоферов в колхозе не хватало, а для разъездов по бригадам он мог водить машину сам. Передавая машину председателю, Васька Лешак ревниво предупредил:

— Зря не газуйте, Харитон Андреич. Машинка отрегулирована будь-будь, работает, как часики. Чихнешь неосторожно, и то реагирует!

— Ладно, Василий, не беспокойся, — с улыбкой отозвался Кудрин. — Семнадцать лет с моторами возился, это что-нибудь да значит, а?

Лешак покрутил головой, презрительно хмыкнул:

— Бывает, иной двадцать лет шофером считается, а в машине сидит, точно курица в седле! Не водитель, а так, видимость одна… Ежели какая авария случится, свистните меня: помогу консультацией. Особенно начальству…