Кяхту и построить там такую же башню? Как думаете, дорого обойдется?..
— Думаю, кяхтинцам это по плечу, — усмехнулся Ядринцев. — Боюсь одного: нелегко будет убедить самого Эйфеля. Говорят, в отличие от портного Ворта, у него весьма несговорчивый характер…
Поздно вечером, вернувшись в отель, Николай Михайлович сидел в кресле уставший и опустошенный. Все, что он видел за эти дни, было прекрасно само по себе, но не имело ничего общего с его настроением. Он чувствовал себя в этом городе чужим, посторонним — никому не было дела до его русского недуга, тоски, мучительных вопросов и тех иллюзий, которые питал он, отправляясь в Париж… Иллюзии вскоре рассеялись. И он, как, впрочем, бывало с ним и в Петербурге, и в Сибири, остался один на один со своими неразрешимыми вопросами. Что может дать ему Париж? Кяхтинские дамы, сведя знакомство с портным Вортом, легко решат все свои задачи и, вполне удовлетворенные, вернутся на родину… А с чем он вернется?
Николай Михайлович взял со столика портсигар, купленный сегодня на Риволи, достал сигару и закурил, глубоко вдыхая. «Вот и все… — подумал горестно. — Это все! Значит, сил хватило только на одну половину жизни, а для второй ничего не осталось… Как же так?» — попытался найти объяснение этому своему сомнению. И вдруг понял: это состояние присуще не ему одному, а многим и многим из его поколения… Да, да! Они жаждали борьбы и безоглядно растрачивали свои силы, как будто у них была не одна жизнь, а десять, сто, тысячу жизней. Но нельзя в одиночку сделать того, что должно делаться сообща. И вот силы растрачены, истощены… Все? Все! А кто же понесет этот груз дальше? Кто снимет этот груз с их уставших, обессилевших плеч и переложит на свои, молодые и более крепкие? Последние слова он, кажется, произнес вслух. Но кто мог ответить ему на этот вопрос? Измученный и вконец разбитый, он уснул тотчас, едва коснувшись головою подушки; и казалось, только сомкнул глаза, как раздался над ухом чей-то пронзительный голос: «Каракорум, господа!..»
Ядринцев открыл глаза. Было утро. Солнечный свет, просачиваясь в щели между портьер, длинными полосами лежал на ковре, стенах и потолке. С улицы доносились звуки шагов, скрип и грохот колес, отрывистые и звонкие голоса разносчиков газет.
— Путешествие русского ученого в Монголию… — услышал он и, затаив дыхание, насторожился. — Открыт загадочный Каракорум! Читайте рассказ о русском путешественнике…
Ядринцев улыбнулся, быстро встал, накинул халат и вышел на балкон. Свежестью солнечного утра пахнуло в лицо, и он, глубоко вздохнув, почувствовал легкое головокружение. Над пробудившимся городом курилась дымка, и в этой дымке крыши домов, деревья, купола соборов, казалось, плыли в воздухе сами по себе…
Ядринцев вспомнил, что сегодня доклад в географическом обществе, и заторопился. Надо успеть собраться, пока не явился неугомонный барон де Бай. От вчерашней хандры не осталось и следа. И когда барон де Бай заехал за ним, он выглядел бодро, свежо и даже элегантно.
— On nous attend, monsieur Ядринцев![2] — едва открыв дверь, произнес де Бай. — Надеюсь, вы не забыли? После доклада едем к академику Кордье, — излагал он свой обширный план, когда они уже катили в экипаже по залитой солнцем Авеню д’Опера. И подмигивал хитро. — Будет, как это у вас, у русских, маленькая пирушка… А потом общество антикваров, Академия наук, парламент… Нет, нет! — засмеялся. — Сначала парламент, Академия, а потом пирушка…
Зал, где проходила встреча, был переполнен, И барон де Бай, тронув Ядринцева за локоть, шепнул:
— Что я вам говорил! Французы народ непоследовательный, но любознательный…
Ядринцев читал доклад на французском языке, чем окончательно подкупил своих парижских коллег, собравшуюся публику — успех был огромный.
Николай Михайлович говорил, как всегда, страстно, взволнованно.
— Страны Востока не могут более оставаться замкнутыми и изолированными, — говорил он. — И не случайно, азиатские terra incognitae привлекают все больше и больше внимания и европейских, и русских ученых: англичане, как вы знаете, исследуют Индию и Тибет, французы Китай, русские экспедиции, начиная с отважных походов Пржевальского и продолжая замечательными исследованиями Певцова, Потанина, Регеля, Громчевского, братьев Грум-Гржимайло и других, проходят, описывают и завоевывают неизвестные или малоизвестные страны Памира, Монголии, притибетских провинций… Недавно мы завоевали Каракорум! — сказал он и сосредоточенно помолчал, пережидая шум и овацию в зале. — Но эти завоевания иного характера, чем те, которые начинались когда-то от стен Каракорума и растекались зловещими лавинами по многим азиатским и европейским землям, смывая на своем пути все живое, уничтожая цивилизацию в самом ее зародыше, задерживая развитие не только культуры, но и самой жизни… Осмыслить это сегодня, понять — долг каждого из нас, господа! — Он снова помолчал, пережидая шум в зале и на какой-то миг мысленно переносясь туда, в далекий край, где осталось его сердце. — Совсем недавно, господа, — сказал тихо, — в Сибири достигнуто еще одно завоевание — открыт университет. Событие для Сибири — огромной важности! И я горжусь, что не стоял от этого события в стороне…
Наконец со всеми делами покончено. И Ядринцев, распрощавшись с парижскими друзьями и дав слово милейшему барону де Баю через пять лет снова приехать в Париж, «выбросил последнюю увядшую розу из петлички», как сообщал он друзьям, и помчался, полетел на север…
17
Зиму Николай Михайлович провел в Петербурге. Редакторские дела он передал Ощуркову, оставив за собою право издателя. Перевести «Восточное обозрение» обратно в Петербург не удавалось — может, не хватало сил, не было прежней решительности, а может, и в самом деле остыл к своей газете? Одно утешало: освободившись от газеты хотя бы на время, он сумеет сосредоточить все свои силы на главном для него деле — доработке и подготовке к повторному изданию книги «Сибирь как колония».
И вот рукопись в тысячу страниц готова — дополнена, исправлена, вычитана и отдана в типографию. Можно было облегченно вздохнуть, перевести дух — и браться за новое дело. Однако завершив книгу, Ядринцев испытал не радость и облегчение, а горечь от мысли, что все уже позади…
Как-то он встретил академика Радлова, и тот сказал ему, что готовится новая экспедиция на Каракорум.
— Надеюсь посетить Каракорум вместе с его первооткрывателем… Как смотрите на мое предложение, Николай Михайлович? — спросил Радлов.
Ядринцев пожал плечами и ничего определенного не ответил.
— И еще могу вам похвастаться, — добавил Радлов. — Мне удалось расшифровать пятнадцать знаков из надписи, которую обнаружили вы на орхонском памятнике… Думаю, ключ найден — и дальше дело пойдет живее.
— Поздравляю, Василий Васильевич, — сказал Ядринцев и грустно