Читать интересную книгу Тоннель - Вагнер Яна

Словом, если б чиновница в эту минуту попросилась, к примеру, в госпиталь пациентом или даже опять достала блокнот, все б сложилось, наверное, как-то иначе. Но блокнота с собой у чиновницы не было, он лежал на асфальте у двери рядом с телом хозяйки Лендровера, и сказала чиновница дальше совсем другое. Оказалось вдруг, что явилась она за одним-единственным человеком, и только за ним, потому и пришла сюда босиком.

— Нет, — сказал маленький стоматолог и жарко, мучительно покраснел, а потом на всякий случай еще раз сказал: — Нет.

Большая женщина смотрела на него сверху вниз. Кровь на щеках у нее и на лбу спеклась в ржавую маску, выражения было не разобрать. Кудрявая Алиса бросила шить и тоже смотрела на него, и жена человека с дробью в боку.

— У меня тут мальчик с травмой головы. Не приходит в себя, может быть отек мозга. Есть у вас аппарат МРТ в этом бункере вашем? — спросил доктор, на которого все смотрели, и заговорил быстро, громко, сердясь, что еще очень нужен рентген, УЗИ, хирургический бокс и в своем ли она уме, раз решила, что сейчас, вот сейчас, закричал доктор, он пойдет с ней давление мерить неизвестному какому-то мерзавцу, витамины колоть или что там, и слова казались ему фальшивыми, потому что на одну отвратительную секунду ему в самом деле захотелось оказаться в стерильной прохладе, где белые стены и пахнет озоном. Встать под душ, надеть чистое. И наверно, потребовать даже, чтоб ему принесли кота. Он боялся, что эти мысли видны у него на лице. Она вечно все портила, эта гадкая женщина, всякий раз.

И ведь есть у них там и УЗИ, и рентген. Стоматологический кабинет, понял доктор, боже мой, да наверняка, и внезапно почувствовал, что устал. Очень, очень устал, и сердиться больше не хочет, и тем более не хочет кричать. Поясницу опять у него ломило, горели уши. Если я вам так нужен, сказал он, берите всех, семьи, раненых — всех. Или просто идите к черту.

— Он не впустит всех, — сказала босая чиновница. — Если вы не пойдете сейчас, он не впустит вообще никого. — И подумала: даже нас, но вслух уже не сказала. Как и доктор, она вдруг ужасно устала от этого разговора. От любых разговоров вообще.

Молодая беременная с розовой челкой шумно охнула, приподнялась и подолом платья, как тряпкой, принялась вытирать под собой асфальт с раздражением, какое бывает, когда проливается кофе на белый диван. Платье было короткое, светлое и мгновенно промокло. Воды отошли, господи, сказала ее соседка, наклоняясь вперед. Ой, рожает, что ли, заволновались рядом, мамочки, правда рожает, подхватили дальше, и стало шумно. Нет, сердито кричала беременная, мне четвертого августа ставили, это не то, отпустила подол и пыталась встать. Лена, Лена, ну всё, ну чего ты, сиди, говорил ее бледный молоденький муж. Да пусть встанет, когда ей так легче, пусть походит, возражала соседка. Мне четвертого августа, повторяла беременная с мокрым пятном на платье, она встала уже, и плакала, и держалась за стену, крошка-доктор пробирался к ней поперек рядов. Госпиталь снова очнулся и загалдел, на чиновницу больше не смотрели.

Что-то в спину ей пробубнил бригадир проходчиков — про Серёгу и, в общем, мы это, пока вы тут это, поищем сходим, — но она не ответила и не повернулась. Ей хотелось тоже прилечь где-нибудь на пыльное одеяло, снять пиджак — почему она до сих пор его не сняла? — и закрыть глаза. Она даже нашла куда ляжет, увидела место, и мешала ей только мысль про девочку. Ну пожалуйста, можно мне с вами, просила девочка, у которой так и не было имени. Почему у нее не было имени?

— Фармацевт, — сказала чиновница, и никто ее не услышал, опять стало шумно. — Фармацевт! — позвала она, задирая руку над головой. Затрещали нитки в подмышке, хрустнула пуговица, и пиджак разъехался в стороны. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:11

— …Сервисный коридор, понимаешь? — сказал Митя. — Там же всё: вода, электричество, воздуховоды, может, лифт аварийный какой-нибудь, вдруг там можно в метро спуститься...

— Да я понял, — хрипел Патриот. — Не беги ты, не видно же ни хера...

— Может, связь! — на бегу сказал Митя. Он тоже хрипел. — Ну, ремонтники ходят, с диспетчерской надо же как-то...

Кислорода при этом в воздухе как будто стало еще меньше. Или только так кажется? Нет, не кажется, поняла Саша, действительно меньше. В груди горело, и ясно было, что сейчас у кого-нибудь просто-напросто лопнет сердце.

— Э, а как открывать будем? — деловито спросил молодой бородач в олимпийке «Россия». Он-то мчал как раз впереди легко, как гепард, и не только даже не запыхался, но как будто еще и видел в темноте. Белые полосы триколора на его могучей спине сияли, как дорожные знаки в свете фар.

Все равно лучше было бежать. Уже все было лучше, чем молча сидеть у запертой двери или на одеяле с женщиной из Кайен, рядом с телом убитой девочки.

— По…дергаем, — сказал Митя, закашлялся и сплюнул на пол.

Она тоже остановилась и слушала, как он дышит, и подумала: надо было взять воду. Как же я не взяла воду.

В темноте синий микроавтобус казался черным. Задняя дверца, которую они оставили открытой, теперь снова была заперта, а разложенные на асфальте инструменты пропали. Они снова были внутри, в салоне, куда юный спортивный бородач ловко забрался через разбитое окно. Кроме того, в том же самом салоне обнаружился голый по пояс человек с дробовиком — самый младший в бригаде проходчиков с шахты «Бужанская», приходившийся бригадиру племянником. После выстрела он, как и рыжий водитель маршрута № 867, возвратился на место, которое знал и считал безопасным, майку снял потому, что была его майка заляпана кровью учительницы Тимохиной и кровь эта жгла ему кожу. А растащенные кем-то по полу инструменты прибрал инстинктивно, не думая, потому что так был приучен.

После краткой невидимой стычки задняя дверца микроавтобуса распахнулась, и оба — полуголый проходчик и бородач в олимпийке — в неловком объятии вывалились наружу, но драться одновременно вдруг расхотели, как если бы повод остался внутри, где они столкнулись неожиданно в темноте, и теперь были этим немного сконфужены.

А потом у молодого проходчика-ополченца, который без малого час просидел в раскаленной железной коробке, случился с четырьмя визитерами разговор. И про выстрел, в котором он был виноват еще меньше, чем водитель автобуса, — а все-таки, кажется, был, потому и выбросил майку, — его вообще не спросили. Первым делом инженер из Тойоты спросил у него про дочку, и тогда он сказал с облегчением — да, да, что он девочку видел и всё с ней нормально, живая и наружу не выходила. И тогда у инженера запрыгали губы и очки, а жена инженера заплакала и обняла почему-то не мужа, хотя вроде сначала хотела, а его — полуголого, чужого и бывшего, точно бывшего уже ополченца, как будто он был герой и лично их девочку спас, и даже сказала спасибо, спасибо, о господи, слава богу.

Про то, что творится за дверью (инженерша все еще плакала), рассказать молодому бывшему ополченцу особенно было нечего — он и видел-то только тамбур и вспоминать о нем не хотел, как и про остальное, — но даже про это его не спросили. Проклятая дверь им тоже оказалась не нужна, потому что нашлась другая, рассказали теперь они, совсем новая дверь в совсем другом месте, и вот тут он уже был так рад, что отдал бы не только «Макиту», но и все содержимое микроавтобуса вместе с ключами и волновался только, что его не возьмут и оставят здесь одного.

Под конец разговора (он нагружен был уже под завязку и раздумывал, брать ли с собой дробовик или лучше шуруповерт, вдруг там петли развинчивать, мало ли, и склонялся в сторону шуруповерта) с молодым ополченцем случилась еще одна радость: сзади вдруг раздались шаги и знакомый голос крикнул: «Серёга, елки, куда намылился, а?» — и он засмеялся, хотя десять минут назад был уверен, что смеяться не сможет уже никогда. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:13

— …Провизор, между прочим. Медицинский закончила в Саратове, нам и физиологию читали, и анатомию, — скороговоркой перечисляла немолодая фармацевт в очках и крупных серьгах с искусственным жемчугом. Возле правой ее ноги стояла туго набитая сумка на колесиках, которую фармацевт крепко держала за ручку, как чемодан на вокзале.