Враг тоже надеялся вновь овладеть мостом и бросил со стороны Богданешт до роты пехоты…
Пограничники отбили уже третью атаку, когда наконец появился связной от Константинова. Небольшого росточка, всегда резкий и порывистый, Хусаинов на этот раз был медлителен и вял. Правая его рука плетью висела вдоль тела, рукав гимнастерки побурел от крови.
— Старший лейтенант Константинов тяжело ранен… Атака сорвана. Наши отходят… — успел доложить он Тужлову и тут же потерял сознание.
Удерживать мост не имело смысла: под рукой не было ни взрывчатки, ни саперов. Тужлов вынужден был отдать приказ отходить.
Решили идти не прежним, кружным путем по болоту, а прорываться с боем вдоль железнодорожной насыпи. Тужлов делал это преднамеренно, чтобы лишний раз сыграть у противника на нервах и заодно прощупать его оборону на всю ее глубину. Человек военный, он знал, что приказы даются для того, чтобы их выполнять, а значит, предстоят еще и новые бои за мост.
Вопреки ожиданиям, противник оказал слабое сопротивление, и пограничники почти без потерь вышли в свое расположение. Едва добравшись до окопа артиллерийского наблюдателя кавполка, Тужлов попросил соединить его с майором Васильевым. Командир кавполка выслушал Тужлова молча. Он уже знал, что Константинов ранен и его группа к мосту не прорвалась, и теперь мучительно размышлял о том, что у него практически нет ни времени, ни выбора и лучше Тужлова вряд ли кто справится с этой задачей. Но каково людям, которые сделали, казалось, невозможное, снова идти под пули? Этого он тоже не мог не учитывать.
Выручил его сам Тужлов:
— Товарищ майор, разрешите попробовать еще раз?
— Пробуй, Тужлов, пробуй! Только не упусти этой возможности. Это наш последний шанс…
Немногим больше часа понадобилось для того, чтобы перегруппировать силы и подготовиться к новой атаке. И вскоре группа Тужлова, усиленная полковыми саперами, вновь бесшумно бороздила камышовые топи. План старшего лейтенанта был дерзким: он решил точь-в-точь повторить свой прежний рейд. Вряд ли противнику придет в голову ждать их в том же месте, тем более наступали сумерки, и разве только сумасшедший решился бы на подобную прогулку по опасной трясине. Именно на это и рассчитывал Тужлов, но это было только частью плана. Минут через тридцать после выступления основной группы артиллерия кавполка обрушила свой огонь на позиции врага и в течение пятнадцати минут обрабатывала их на всю глубину обороны. Сразу же за этим два эскадрона завязали бой, имитируя атаку в центре и на правом фланге.
Тем временем пограничники приближались к цели.
Горизонт заплыл свинцовым грозовым подтеком, и сумерки загустели раньше времени.
Шли налегке, без обуви, без противогазов, но у каждого за плечами было по пятнадцать килограммов взрывчатки, и эти пятнадцать килограммов давали о себе знать: трясина есть трясина.
Но вот наконец река. Крутая дуга ее вгрызалась в наш берег. Повернули вправо, и, как только перед глазами всплыл темный силуэт юрасовской казармы, Тужлов дал команду рассредоточиться. Перед этим напомнил: «Сигнал отхода — взрыв моста. Не взорвем мост — обратной дороги для нас нет…»
На насыпь бросились молча, как-то даже исступленно, но в рукопашной немного отошли. Охранение на мосту сбили легко, но с той стороны неожиданно ударил пулемет, и это сразу осложнило задачу.
Тужлов рванулся вперед, увлекая за собой остальных. Пули роем проносились над головой, рикошетили от рельсов, стальных маршей, и от этого в воздухе висел какой-то пронзительно-кричащий звон. Неожиданно сильная боль обожгла левую бровь, и кровь стала заливать лицо. Старший лейтенант смахнул рукой горячую липкую струю, но левый глаз уже затек, и все перед ним расплывалось и двоилось. Кто-то сзади подмял его под себя и бросил на шпалы, и тотчас раздался сильный взрыв. Пулемет умолк. Тужлов поднял голову и увидел рядом с собой Мусорина…
Полдела было сделано. Мост был взят. Но его надо было еще удержать, пока саперы не справятся со своей работой.
Враг наконец понял, что обманут, и бросился в атаку. Страх быть отрезанными от своих гнал фашистских солдат на мост, и они шли на приступ с отчаянностью обреченных. Активизировался и западный берег. Круговая оборона пограничников, подобно тонкой эластичной нити, то сжималась, то растягивалась, с трудом выдерживая перегрузки.
Сумерки совсем загустели, и только тонкая, упрямо негаснущая полоска света у горизонта делила тьму на небо и землю, и было в той условности определенно что-то символическое, тесно сопряженное с судьбой моста и его защитников.
«Надо продержаться. Надо!» — думал Тужлов, с надеждой и беспокойством поглядывая на тонкую риску у горизонта, теснимую с двух сторон сумраком надвигавшейся ночи.
Время шло, и мало-помалу риска на небе слабела и таяла. Таяли и силы пограничников.
От Михалькова, оборонявшего со своим отделением западную часть моста, приполз истекающий кровью Батаев:
— Плохо дело, товарищ старший лейтенант, Алешин, Курочкин убиты, Шеин тяжело ранен…
Михальков не просил о помощи, да и откуда Тужлов мог взять людей, если он сам с трудом сдерживал атаки врага и уже потерял в рукопашных схватках Алексеева, Литвинова, Шарафетдинова, Яковлева, Журавлева, старшину Козлова, а половина оставшихся в живых были ранены и держались в строю лишь благодаря огромной воле и нечеловеческим усилиям. Он видел, как поднимались навстречу врагу истекающие кровью Муртазин, Родионов, Соснов, как полз за ними вслед раненный в ногу Уткин, и сердце его обливалось кровью. Он хотел сберечь этих людей, он надеялся, что сможет это сделать, как бы ни тяжел был их жребий, но война не делала выбора, и это приводило его в отчаяние.
— Саперы! Где же эти саперы?! — сорвался он на крик, когда прямо на его глазах пуля наповал сразила маленького, щуплого Хусаинова…
Потом он услышал шум. Он безошибочно выделил его из общего шума боя, и у него от волнения пересохло в горле. Оставив за себя Калинина, он минуты через три был уже на западной оконечности моста, у Михалькова. Тревога не обманула его. От станции Богданешты по полевой дороге к мосту шли танки. «Та самая колонна, — догадался Тужлов, вспомнив разговор у Васильева. — Колонна длиной в тридцать километров…» Он на миг представил себе эту армаду, и ему сделалось страшно. Это был страх не за собственную жизнь — ее бы он отдал без колебаний, если бы только такой ценой можно было спасти положение, — танковый прорыв в подобном масштабе мог стать настоящей катастрофой. «Если саперы не управятся через десять минут, нам останется только лечь под гусеницы», — с горечью подумал Тужлов…
Передний танк медленно вползал на железнодорожную насыпь, будто миноискателем, прощупывая ее маскировочными щелками фар.
К Тужлову подполз Федотов. Так же