Вдруг во двор влетел грохот мушкетного выстрела. Пуля ударила Тэда в череп, вымазав красным большой седой клок волос. Людоед дёрнулся и затих.
– Хорошие стрелки у Люпуса, – проговорил, часто дыша, мастер Альба.
Он поднял Кобру, разрезал ею кожаные крепления на золотой рукояти кинжала и разогнул две металлические скобы. Бэнсон вздрогнул. Рука оказалась лишённой кисти. Вместо запястья и пальцев к ней был приделан этот вот странный, с поперечной по отношению к клинку рукояткой кинжал.
– Вот, значит, как с ним обошлись, – торопливо выдыхая, проговорил Альба.
– Что это? – спросил, сглотнув слюну, Бэнсон.
– Один человек, привезённый сюда обманом, но не пожелавший становиться злодеем, разрезал Тэду вены. Да, Люпус умён. Тэда спасли страшным и мучительным способом. Просто отсекли кисти по разрезам. Потом обрубки опустили в кипящее масло – чтобы закупорить вены и остановить кровь. А когда раны зажили, ему состроили эту вот сбрую. Крюк и кутар. Безупречное снаряжение.
– Кутар? – переспросил Бэнсон.
– В одной из провинций Индии делают такие кинжалы, – пояснил монах. – Видишь, необычно широкий клинок, от которого тянутся назад два стержня. Между ними укреплена рукоятка – поперёк клинка и в отдалении от него. Идеальная насадка на такую вот обрубленную руку.
– Сколько же крови пролил здесь этот Тэд! – не выдержал Бэнсон. – Зверь-фехтовальщик. Прекрасный, ведь прекрасный же фехтовальщик!
– Ты всё-таки высовывался, – улыбнувшись, покачал головой Альба. – Не делай так больше. Береги себя. Теперь те, что внутри, за стенами, знают, что ты опасен. Следующий мушкетный выстрел – твой.
Оставив нехороший двор в стороне, они продолжили путь, снова по периметру обходя цейхгауз. Потянулась целая анфилада дворов и, подойдя к приоткрытым деревянным воротцам, отделяющим следующий дворик, Альба снова замер.
– Запах? – спросил понимающе Бэнсон.
Монах, повернув к нему лицо, не кивнул, как обычно, а сказал коротко:
– Да.
Он подошёл к воротам и выглянул. Медленно отстранился, прикрыл дощатую створку.
– Бэн, – сказал он глухо. – Вернись в помещение кастеляна. Найди на полке кувшин с крепким вином. Обязательно с крепким. Приготовь зажжённый фонарь. И принеси всё сюда. Оставь здесь арбалет. Он сегодня больше не понадобится.
Бэнсон, недоумевая, но без лишних вопросов, проворно выполнил просьбу Альбы. Поставил фонарь с горящей внутри свечой на землю, рядом пристроил кувшин с открытым, освобождённым от смоляной пробки горлышком (пробовал на крепость).
– Идём теперь по ближайшим постройкам. Всё, что попадётся деревянного, нужно принести сюда, в этот двор. И сначала нужно выложить стулья и шкафчики, чтобы между ними мог проходить воздух. А сверху – дубовые столы, дверные створки, доски, косяки, брёвна. Всё, что найдётся из дерева плотного и тяжёлого.
Они взялись за эту пока непонятную для Бэнсона работу, и за два часа выложили от стены до стены длинный уродливый эшафот.
– Теперь, – сказал Альба, поднимая с земли и протягивая Бэнсону кувшин с вином, – пей.
– Мне – пить? – уточнил Бэнсон.
– Да. Пей много. Хоть весь кувшин.
– Это в виде награды за точный выстрел? – спросил Бэнсон, принимая из рук монаха вино.
– Нет, Бэн. Это работа.
– А, – отхлебнув, сказал Бэнсон, – я понял. Для чего-то нужно, чтобы я был пьяным?
– Точно так, – сказал мрачно Альба и отвернулся.
Спустя четверть часа раскрасневшийся, с улыбкой во всё лицо Бэнсон отбросил опустевший кувшин далеко в сторону.
– Молодец, – сказал монах, пристально глядя ему в лицо. – Теперь слушай. Сейчас мы войдём в эти ворота.
– В соседний двор? Там, где запах?
– В соседний двор. Там, где запах. Главное, Бэн, всё, что увидишь, считай страшным сном. Ночным случайным кошмаром. И, когда закончим работу, говори сам себе, что ничего подобного не было. И давай всё сделаем молча. Хорошо?
Утратив улыбку, посерьёзневший Бэнсон шагнул вслед за Альбой во двор. Вошёл – и замер. Запах, который их охватил, был запахом разлитой по земле высыхающей крови. В самом дворе в нелепых, изломанных позах лежали тела убитых людей. Они громоздились бесформенными кучами, слипшись друг с другом. Некоторые сидели вдоль стен. Их убили не сразу, а лишь отсекли руки, и они, очевидно, ещё какое-то время метались, истекая кровью. У дальней стены в землю были вкопаны четыре высокие и тонкие железные пики, и на них с высоты стены были сброшены подростки и дети. Теперь они вздымались один над другим, нанизанные на эти пики наподобие куропаток, тел по пять-шесть на каждой.
Бэнсон, трезвея, опёрся рукой о холодный камень стены. Опустил глаза. По лицу лежавшего перед ним мёртвого человека медленно ползла оцепеневшая от осенней прохлады мясная блестящая синяя муха.
– Пленники монастыря, – прошептал Бэнсон. – Люди из зала номер девять, про который мне Йорге рассказывал. Вот, значит, как Люпус заметает следы…
Альба, тяжело ступая, прошёл мимо, неся на плечах одно из тел. Подойдя к эшафоту, подбросив плечом, уложил тело на доски. Бэнсон, с усилием сглотнув, двинулся ему помогать.
Около пятнадцати десятков тел вынесли со страшного места. Потом Альба поднялся на стену, спустил вниз верёвку, и Бэнсон, обвязывая ею детские тела, помог снять их с чудовищных вертелов.
– Всё, – сказал, присев обессиленно у подножия стены, угрюмый монах. – Поджигай.
Бэнсон, запалённо дыша, вытер пот, взял фонарь, вытащил оплавившийся огарок и, обходя эшафот с разных углов, стал поджигать тонкие решётки и рейки. Монах, встав на колени, молился. Когда огонь уверенно потёк сквозь оставленные среди мебели проёмы, Альба встал и пошёл со двора. Бэнсон, прихватив арбалет и фонарь, поспешил следом.
Они вернулись в помещение кастеляна.
– А ведь тебя, Бэн, – сказал Альба, сев у камина, – ждёт ещё одна трудная работа. Как твоя рана? Не слишком болит?
– Рана? Нет. Не слишком.
Немного помолчали.
– Скажи, Альба, – медленно спросил Бэнсон, – мы сумеем достать этого Люпуса из подземелья?
– Если не спугнём – то достанем, – ответил монах.
– Я хочу рассечь ему грудь, достать сердце и посмотреть.
– На что посмотреть?
– На его сердце. Готов спорить, что оно будет покрыто звериною шерстью.
– Ты не далёк от истины, Бэн. Но если так хочешь достать Люпуса из подземелья, то не будем рассиживаться. Пойдём продолжим работу.
Они пришли в большой двор, расположенный напротив цейхгауза. Он был совершенно пуст. Форму имел прямоугольную. Между дальними стенами было около сорока шагов, между ближними – двадцать.
– Здесь был карантин для больных лошадей, – сказал монах. – Высокие стены, единственный вход. Земляной ровный пол. Идеально.