Читать интересную книгу Детская книга - Антония Байетт

Джулиан оглядел ресторанный зал; зал ему нравился, но он не смел этого высказать, так как знал, что Джеральд презирает эту мешанину деталей и стилей.

— Нам придется танцевать. Кого бы ты пригласил из всех этих красавиц?

— Увы, его я пригласить не могу, — sotto voce сказал Джеральд, кивая на Тома, который стоял отдельно в парадном костюме, склонив прекрасную голову над группой амурчиков на колонне. Признание красоты Тома было приятно Джулиану и в то же время на миг преисполнило его глупой, бессмысленной ревностью.

— Вон его сестра, — сказал Джулиан. — Она изменилась. Она всегда была такой мальчишницей.

— Я приглашу твою сестру, — сказал Джеральд. — Тогда мы с ней сможем поговорить о тебе. Легко и просто.

— Лучше не надо, — ответил Джулиан. — Мало ли что она может сказать.

Джеральд двинулся к Флоренции, которая стояла с Имогеной и несколькими студентками Школы искусств. С другого конца зала к Флоренции гораздо решительнее пробирался Герант Фладд. Пока Джеральд добрался до места, Герант успел занять этот танец, к огорчению Флоренции, хотя она записала для Джеральда другой, более поздний танец в хорошенькую бальную книжечку с расписанной вручную обложкой, работу группы каллиграфов из Королевского колледжа; каллиграфы преподнесли эти книжечки — оригинальные произведения искусства — в подарок для использования на балу. Руки Геранта и Флоренции соединились, он обнял ее за талию и ощутил благоговейный трепет, кровь сильнее застучала в висках. Флоренция ничего не заметила. Она мучилась вопросом: стал бы Джеральд говорить с ней? И если да, то о чем?

Джулиан велел Джеральду пригласить Имогену Фладд.

— Pater[60] хочет, чтобы она не скучала. Она — его протеже.

— Все ясно.

— Ничего тебе не ясно. Он хороший офицер. Заботится о своих солдатах. Студенты для него все равно что солдаты.

— О, если бы это были солдаты, — отозвался Джеральд с комическим унынием. Он послушался и пригласил Имогену. Некоторое время они плыли меж колонн в торжественном молчании, время от времени сбиваясь с шага. Потом Джеральд задал ей пару вопросов о ювелирном деле. Принятое в Кембридже правило запрещало говорить о работе на светских сборищах. Джеральд считал это правило глупым — он был серьезный человек и не любил вращаться в атмосфере непринужденных бесед ни о чем. Имогена просветлела. Она принялась почти оживленно рассказывать о нововведениях нового преподавателя. Летаби, который отменил унылый обычай копирования древних изображений водяного кресса и принес на занятие живые, жесткие охапки этого растения, чтобы студенты подробно разглядели его и изучили его форму.

— И тогда, — говорила Имогена, — начинаешь по-настоящему понимать, как растут листья на стеблях, и это помогает, когда их надо воспроизводить в серебре. Я вам не надоела своей болтовней?

— Нет. Я люблю узнавать новое. Правда.

Оба улыбнулись. Джулиан увидел эту улыбку и взревновал. Он пошел приглашать на танец бледную Гризельду, но она оказалась первой красавицей бала, и теперь вокруг нее толпились студенты и преподаватели. Тогда Джулиан как бы случайно побрел в сторону Тома, который выходил из центрального зала в «зеленую столовую». Том направлялся к матери, которая сидела в кресле, чуть постукивая носком ноги в такт музыке и каждым дюймом своего тела протестуя против того, что ее записали в число сидячих пожилых дам.

«Зеленая столовая» понравилась Тому. Она была похожа на его видение о спящем Ланселоте — выдуманный мир, более реальный, чем жесткие воротнички и начищенные ботинки.

— Я вижу, ты хочешь танцевать, — сказал Том матери. — Ты притопываешь ногой. Пойдем потанцуем, как на празднике Летней ночи.

— Милый, тебе нужно танцевать с девочками, — ответила Олив. — Для этого мы сюда пришли: чтобы ты танцевал с девочками. Я с тобой потанцую после того, как ты пройдешься по разу с двумя юными красавицами, и не раньше.

Джулиан подошел к ним.

— Миссис Уэллвуд, я могу вас пригласить. Я тут на правах хозяина, мне вы не можете отказать. Пойдемте. Том совершенно прав. Я знаю, вам хочется танцевать.

— Иди же, Том. Пригласи девушку, — сказала Олив. Она встала, поправила юбку и ридикюль, протянула руку Джулиану.

Олив и Джулиан элегантно задвигались, довольные тем, как их шаги попадают в такт. Олив сказала:

— Я с тобой танцую, потому что ума не приложу, что мне делать с Томом. Это очень плохо?

Джулиан подумал, что это было бы очень плохо только в том случае, если бы они танцевали как мужчина и женщина, как пара, а они не были парой. У Джулиана была своя полуфилософская система идей о природе и значении формальных танцев, определяющая, кто является, а кто не является парой — мужчиной и женщиной. Он вспомнил Джейн Остин. «С кем вы пойдете танцевать?» — спрашивает мистер Найтли у Эммы. «С вами, ежели вы меня пригласите», — отвечает Эмма.[61] Джулиан решил, что это идеальный момент, который не представился бы никогда, если бы не танец. Он сказал:

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Том сам не знает, чего хочет.

Тут мимо пронесся в вихре танца Том, кротко улыбнувшись матери. Он действительно выбрал в партнерши юную даму. Которая приходилась ему сестрой.

— Я вижу, тебе небезразлична его судьба, — сказала Олив. — Я не могу понять: то ли его все полностью устраивает, то ли не устраивает вообще, настолько, что он совершенно отделился от реальности. Что бы мы ни предлагали, его это не интересует. Он не воспринимает нас всерьез. Он самый уклончивый человек из всех, кого я знаю, несмотря на всю его внимательность и шарм.

— Понимаю, — отозвался Джулиан, — понимаю.

Олив погладила его по плечу.

— Попробуй как-то повлиять на него, чтобы он серьезнее относился к жизни.

— Это мне и самому нелегко дается.

Том сообщил Дороти, что она вдруг превратилась в юную даму. И стала очень хорошенькая, сказал он. Другая.

— Это не очень-то любезно с твоей стороны.

— А я не обязан с тобой любезничать. И вообще ты знаешь, о чем я, только вредничаешь. Ты становишься женщиной.

Дороти, полная решимости смотреть на мир глазами врача, подумала, что, строго говоря, стала женщиной, когда у нее в первый раз началось Это. Она гордилась кровавыми пятнами, но в то же время, несмотря на чисто научный интерес к анатомии, стремительность перемен в собственном теле ее пугала. Кроме того, ее задело, что Виолетта, а не Олив, взяла на себя труд рассказать ей про это жизненно важное событие — о котором Дороти, конечно, давно уже все знала, так как читала книги. Кое-как перемещаясь с Томом по плиткам ресторанного зала, она думала, что брат, скорее всего, ничего не знает про Это. Она была права. Но ей не пришло в голову поговорить с братом о том, как он воспринимает изменения в собственном теле; они швыряли его волнами непредсказуемых эмоций и внушали отвращение к самому себе. Он сказал, намекая на книгу «Век золотой»:

— Ты становишься взрослой. Тебе нравится?

— Ты же старше меня. Тебе лучше знать.

— Девочки взрослеют раньше. Во всяком случае, так говорят. Вот мне, кажется, не очень нравится взрослеть.

Разговор выходил странный — они говорили словно чужие, так как были парадно одеты и выделывали ногами установленные фигуры танца между майоликовыми колоннами, под сентиментальную музыку. Дороти поняла, что Том выбрал этот чрезвычайно неудачный момент, чтобы поговорить о чем-то важном. Золотые волосы Тома сбились копной на голове. Он не стал расчесываться на пробор и приглаживаться, как Джулиан, и Джеральд, и Чарльз, и Герант — хотя шевелюра Геранта явно взбунтовалась против такого обращения. Дороти одернула свое соблазнительное платье на талии. Она думала, что ответить Тому, но тут музыка кончилась. Чарльз, который еще раньше записался в украшенную звездами книжечку Дороти, явился требовать свой танец. Она сказала Тому:

— Иди пригласи Помону. Кажется, никто не хочет с ней танцевать, и она совсем приуныла. Это будет добрый поступок.

Том отправился к поникшей Помоне. На ней было плохо подогнанное белое платье с роскошной вышивкой — широким бордюром из яблоневых ветвей и полосками яблоневого цвета по талии, вороту и рукавам.

Чарльз спросил Дороти, весело ли ей. Он сказал, что она замечательно выглядит. Он хорошо танцевал — стараниями матери, Дороти подстраивалась под его движения, и они бодро кружились по залу.

— О чем ты думаешь? — спросил Чарльз через пять минут.

— Хочешь знать правду?

— Я всегда хочу знать правду. Какой смысл врать. О чем ты думаешь?

— Я скажу, если ты тоже скажешь.

— Идет.

— Я думала о том, что так и не научилась решать квадратные уравнения, и никогда не научусь, если ты так и будешь забирать мистера Зюскинда в Германию для расширения кругозора каждый раз, когда я уже что-то начинаю понимать. И из-за этого я никогда не сдам экзамены и никогда не стану доктором.