– Если бы ходил! А он посрамил честь мундира! – сурово заявил Сергей Петрович.
На физиономии цыгана изобразилось живейшее возмущение. Даже рот беззвучно приоткрылся, даже глаза на лоб вылезли.
– Нет, что хочешь говори, командир, а цыган чести твоего мундира не посрамил! – пылко отрапортовал он. – Хоть кого спроси!
Покосился на Адель, вздохнул и добавил:
– Хоть и тяжко мне пришлось, а не посрамил…
Глава двадцать седьмая, какая-то странная
От баронской усадьбы уходили, разделившись на два отряда. Мач и Адель ускакали, ведя в поводу верховых коней, а Ешка и Сергей Петрович отбыли в цыганской кибитке, причем гусар, как в свое время Мач, был с головой укрыт мягкой, дырявой и не совсем благовонной рухлядью. Встречу назначили в корчме Зайца, благо корчмарша, Зайчиха, с Ешкой неплохо ладила. А и чего не ладить с человеком, которому приводишь покупателя на уведенную скотинку, имея с того свой небольшой, но честный наварец?
Поэтому и письмо от Наташеньки, чудом застрявшее за пазухой у парня, попало к адресату только два дня спустя. А правду о путешествии Мача в Ригу он так никогда толком и не узнал. Адель сгоряча собиралась было рассказать ему, какова ныне его репутация у рижского военного командования, но за два дня странствий с Мачем и лошадьми поостыла. И решила – чем позже дойдет до гусара эта малоприятная новость, тем лучше. Но объяснить поручику Орловскому, почему эскадрон вдруг похитил его из баронской усадьбы, все же следовало. Адель пофыркала, повздыхала – и сочинила вполне достоверную историю. Могли у Мача выкрасть письмо? Вполне могли, решив, что за пазухой у спящего парня – пакет, допустим, с ассигнациями. И так далее. И очень даже правдоподобно…
Мач не ждал, что Адель станет его выгораживать.
– Сказал же ты, что тебя должны спасти французы… – буркнула Адель. – Радуйся, твое счастье…
Но парень все же понимал – не ради него старается маркитантка. У нее в этом деле – свой интерес, как у Ешки – свой, как у Баумана – свой, как у господина барона – свой, и так далее. И никому до него, Мача, особого дела нет. Ладно! Раз так – то и ему ни до кого дела нет!
Но когда они встретились в корчме, когда Сергей Петрович бросился к парню из-за стола с немым вопросом в глазах, когда кинулись в ноги хвостатые приятели, Инцис и Кранцис, когда обхватили за бедра веселые цыганята, когда и Ешка шагнул к нему с улыбкой, – опять стало Мачу как-то странно.
Никак не могли ужиться в его бедной голове эскадрон и свобода.
Он протянул надушенный конвертик.
– Это от Наташеньки… – смущенно улыбнувшись, сказал гусар, хотя и так было ясно.
Все улыбнулись ему в ответ, но совершенно чистосердечно – лишь Ешка.
Сергей Петрович стремительно подсел к столу, пододвинул свечу, от всей души поцеловал и распечатал письмецо.
Оно было написано по-русски.
Гусар удивился, и совершенно напрасно. В тяжкий час народных бедствий барышни выражали свою любовь к отечеству и ненавить к врагу тем, что отказывались писать и изъяснятьсчя по-французски.
Конечно же, письмо кишело орфографическими ошибками, но Сергей Петрович и сам был такой грамотей, что хуже некуда.
Наташенька явно сидела, покусывая перо и думая по-французски, а потом сама себя переводила на русский язык, отчего случались всякие курьезные обороты. Но гусар ничего не замечал, ибо с первых же строк был назван нежным другом и заверен, что пребывает в памяти и сердце навечно.
Он, приоткрыв по-мальчишески рот, читал дальше, а эскадрон, бесшумно разместившись в ряд на скамейке, смотрел на него.
Первой насторожилась Адель Паризьена. Она заметила, что рассеянно-нежная улыбка командира вдруг растаяла, а сам он сперва отнес листок подальше от глаз, потом поднес совсем близко и странным взором уставился в подозрительные строки.
Среди наивного лепета, столь милого его сердцу, возникла вдруг не предвещавшая ничего доброго фамилия «Древоломов».
Наташенька впопыхах сообщала, что носитель сей страшноватой фамилии посватался к ней на днях. Будучи хозяином изрядного поместья, не заложенного и процветающего, владельцем нескольких тысяч душ, наследником двух богатых тетушек, фрейлин былого двора, господин Древоломов был обласкан батюшкой… И, поскольку жива еще память о тех событиях, связанных с ее именем, батюшка был премного благодарен господину Древоломову. И вот – судьба ее решена, зловещий жребий выпал ей на долю!..
– «Пусть я отдана другому, пусть! – писала расстроенная Наташенька. – Пусть он задарит меня бриллиантами, среди коих одно колье к свадебному платью стоит не менее целой деревни и очень мне к лицу, пусть! Пусть он увезет меня в свою Древоломовку, где я зачахну в слезах и горе! Пусть он после этого вывезет меня на всю зиму в Санкт-Петербург и представит ко двору! Но ты, ты единый избранник души моей!»
Далее Сергей Петрович читать не стал.
Незачем было…
Он медленно и аккуратно сложил письмо.
Эскадрон понял, что командир получил недоброе известие. И нетрудно было догадаться, какое именно. Непостоянство любимой женщины, да еще в военную пору, было во все века делом обычным, легко объяснимым и потому простительным.
Адель первая сорвалась было со скамьи – да и замерла. Не было у нее такого утешительного слова, что нашло бы путь к Сергееву сердцу. Да и обнять его она побоялась.
– Ну вот… – сказал гусар. – Письмецо… Как же так?.. Обещалась ведь… Женихом называла… Как же быть-то? Говорила – если насильно под венец потащат, вырвется – и в пруд головой!.. Что же это такое, а, други?..
Тут Адель поняла, что слова вовсе ни к чему, даже самые проникновенные. А требуется совсем другое средство.
Она резко повернулась и пошла искать Зайчиху. Та уже обряжала скотину на ночь.
– Водка нужна, – сказала ей Паризьена.
– Сколько?
– Чтобы человека уложить.
– А что за человек?
– Гусар.
– У меня столько не будет, – подумав, отвечала корчмарка. – Ни из Риги, ни со здешних винокурен сейчас ничего не получить… Война же! И все, кто ни заедет, напиться норовят!
– Если заплачу вдвое, то найдется? – спросила Паризьена.
– Надо поискать, – туманно сказала Зайчиха.
Но когда она принесла заветную бутылку, Сергей Петрович отодвинул ее.
– Не надо, – сказал гусар. – Я свою бочку уже выпил. Ну что же? Выходит, свободен… Как полагаете, други, свободен я теперь от слова? Или нет?
Мач насторожился – любимое словечко прозвучало!
Ешка, кому отвечать выпало первым, подумал, почесал в затылке и вздохнул.
– Век бы той свободы не видать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});