— Мазепа с нечистой силой знается, его не словишь!
— Родичей его везут, вешать будут…
— Не родичей, а старши́ну генеральную, коя с ним заодно стояла…
Ранним утром подошел в боевом порядке солдатский полк Анненкова. Солдаты и казаки, потеснив немного толпу, выстроились полукругом возле помоста, куда вскоре подкатила сопровождаемая драгунами карета, запряженная четверкой взмыленных лошадей. Из кареты выскочил проворный и молодцеватый Меншиков в генеральской шинели нараспашку, следом, кряхтя и охая, опираясь на палку, вышел Головкин. Они что-то сказали драгунскому офицеру. Тот, пришпорив коня, помчался к городскому острогу, стоявшему близ площади.
В ожидании прошло несколько минут. Но вот тяжелые острожные ворота распахнулись, показалась окруженная сильным конным конвоем телега, на которой стоял кряжистый мужик в красной рубахе.
В одной руке он держал топор, другой придерживал за шиворот сидевшего перед ним на скамье человека.
Народ, стоявший на площади, зашевелился. В мужике все узнали палача, но кто сидел на скамье? Судя по одежде — богатому кунтушу и орденской голубой ленте, — это же не кто иной, как сам подлый пан Мазепа! Однако, почему он так странно подскакивает на каждом ухабе? Да и лицо, с обвисшими усами, кажется безжизненным. Хорошо бы поглядеть поближе, да разве пробьешься сквозь конвойных…
Кляча, впряженная в телегу, мотала головой и фыркала. Солдаты и казаки с трудом сдерживали напор любопытствующих.
Наконец кого-то осенила верная догадка:
— Это ж не гетман, а рукодельная его персона… Лицо из воска слеплено…
Народ шумел и волновался. Кто-то пронзительно свистнул. В «персону» гетмана полетели камни и комья глины.
Меншиков и Головкин стояли у помоста. Приметив, как жалует народ изменника, Александр Данилович довольно усмехнулся, потом, наклонясь к уху Головкина, шепнул с лукавинкой:
— Вот как, Гавриил Иванович, дружка-то твоего старого…
Головкин сморщился, простонал:
— Ох, не береди ты мою душу… Без того муторно, как вспомнишь этого дьявола!
— Ладно, давай начинать, что ли…
Телега остановилась. Палач с «персоной» гетмана в руках прошел под виселицу.
Меншиков и Головкин поднялись на помост. Народ обнажил головы. Головкин достал царский манифест, откашлялся, начал читать:
«Объявляем всем нашим подданным, что гетман Мазепа, забыв страх божий и крестное целование, изменил нам и переехал к неприятелю нашему, королю шведскому. По договору с этим королем, а также с королем польским, Лещинским, выбранным от шведов, гетман Мазепа хотел поработить малороссийскую землю под владение польское, а церкви и святые монастыри отдать в унию…»
Глухой, негодующий рокот покрыл последние слова. Головкин передохнул и, возвысив голос, продолжил:
«Понеже нам, яко государю и оборонителю малороссийского края, надлежит отеческое попечение о вас имети, того ради повелеваем всей генеральной старши́не, полковникам и прочим, дабы на прелесть и измену сего бывшего гетмана не смотрели, но при обороне наших войск против тех неприятелей стояли… При сем же объявляем, что известно нам учинилось, как бывший гетман хитростью своей, без нашего указа аренды и многие другие поборы наложил на малороссийский народ, будто на уплату войску, а на самом деле ради обогащения своего, — сии тягости повелеваем мы ныне с малороссийского народа оставить…»
Слова манифеста были ясны и понятны. Едва только Головкин закончил чтение, как площадь отозвалась разноголосым мощным гулом:
— Слава великому государю!
— Слава русским, братьям нашим!
— Будем заедино против общих неприятелей! Клянемся! Клянемся!
— Смерть зраднику Мазепе!
Меншиков, выждав время, пока шум несколько затих, поднял руку и крикнул:
— Его величество, отрешив изменника Мазепу от гетманства, повелевает лишить его орденской награды и повесить… Понеже изменник еще не пойман, государь указал свершить казнь над сей рукодельной «персоной» того клятвопреступника и злодея…
Александр Данилович повернулся к палачу, махнул рукой. Тот сорвал с рукодельной персоны орденскую ленту, накинул петлю на шею. Звонкая барабанная дробь рассыпалась по площади. «Персона» изменника, при общем одобрении народа, отделилась от помоста и закачалась между двух столбов.
На другой день состоялась рада. С согласия царя казацкая старши́на выбрала гетманом полковника стародубского Ивана Ильича Скоропадского.
Через неделю по всем церквам гремела грозная анафема. Имя изменника предавалось вечному проклятию.
…Мазепа не сдержал своего слова, данного полковнику Чечелю. Обещанной скорой помощи батуринцы не получили. Мазепа мог бы настоять перед королем о посылке в Батурин шведских войск, но ему было некогда. Он занимался спасением и охраной своего богатого имущества и упустил время.
Войска князя Меншикова взяли приступом и дотла сожгли Батурин. Сотни верных гетману людей погибли в кровавой схватке. Чечель и другие начальные люди были схвачены и казнены.
X
Пришла зима. Выпал ранний снег.
Заняв Ромны и Гадяч, шведы располагались на зимних квартирах, полагая отдохнуть здесь так же привольно, как в Саксонии. Однако вскоре они убедились, что украинский народ не считает их желанными гостями.
Прибыв с королем в Ромны, Мазепа созвал сотников и приказал немедленно собрать для шведов двадцать четыре тысячи волов, сорок тысяч свиней, сто тысяч «осмачек» муки. Сотники пообещали, уехали и больше на глаза гетмана не показались. В Опошне, Котельве и других местечках селяне рады наотрез отказались исполнять приказания «проклятого» Мазепы. Лохвитского сотника Якова Еременко, приехавшего за сбором провианта в Сорочинцы, селяне связали и отправили в царскую ставку.
Убедившись, что на помощь Мазепы, обещавшего продовольствие, надеяться нечего, шведы стали создавать свои продовольственные команды. Их неистовые грабежи и бесчинства усиливали ненависть населения к иноземцам и предателю гетману. Селяне угоняли скот, сжигали имущество и хлеб, чтобы ничто не попало неприятелю.
Жители города