Я посмотрела вниз и увидела, что моя чашка практически пуста, я механически мешала кофе в пустой чашке так сильно, что расплескала остатки, и они попали на скатерть.
— Какой ужас! — прошептала я.
— Да уж, — ответил Агустин, протягивая мне свою чашку. — Возьми.
Я аккуратно перелила его кофе, пока он заказывал другую чашку и платил за нее. Я ждала, пока остынет, прежде чем поднести чашку к губам, но руки дрожали. Агустин смотрел на меня.
— Да что с тобой происходит?
— Со мной? — мои пальцы ослабли, и чашка громко звякнула о блюдце. — Ничего. А что может со мной происходить?
Кофе выплеснулся из чашки и залил мне юбку, пропитал ткань и чулки. Теперь кофе обжигал мои бедра, но я сдержала крик боли и злилась на себя за то, что позволила себе обжечься.
— Заказать тебе другой? — спросил Агустин сквозь смех.
— Иди ты в задницу! — огрызнулась я и в бешенстве вскочила с места.
Я не контролировала себя и, видимо, что-то уронила на пол, потому что послышался звук разбивающегося фарфора, осколки которого остались у меня под ногами.
— Теперь ты похожа па Питера Пена после неудачного приземления.
Коричневые пятна разных размеров расплылись по подолу моей юбки, я с трудом сдерживала слезы. Несмотря на это, когда мы вышли на улицу, Агустин перешел на бесстрастный тон, чтобы рассказать мне историю об одном своем друге из колледжа, который жил недалеко отсюда, когда они оба были детьми. Мы медленно удалялись от центра, а я думала о том, что вина Агустина в произошедшем была не так уже велика. Я попросту попала в старую как мир ловушку ревности, мое настроение менялось, пока я шла по улице, поэтому вместо того чтобы развернуться и уйти от него, вместо того чтобы бросить его и пойти домой и никогда его больше не видеть, а именно это я пообещала себе в ресторане, я осталась с ним. Мою юбку испортил вовсе не Агустин, но я не хотела показывать ему, что сменила гнев на милость.
— Я причинил тебе боль?
Вначале я подумала, что он шутит, но беспокойство, которое выражало его лицо, было очень похоже на страх, чтобы быть наигранным.
— Нет.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, — солгала я, потому что чувствовала себя плохо, очень плохо, хотя он никакого вреда мне не причинил. — Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю, у тебя странное выражение лица.
— А мне так нравится! — последний гласный я сознательно протянула дольше, чем было нужно, чтобы вытянуть вперед губы, наигранно раздувая щеки.
Мне казалось, что эта гримаса защитит меня лучше, чем громкие вопли или грустно опущенные ресницы. Поэтому я опять солгала, я думала, что так бы поступила на моем месте женщина в голубом платье. Теперь мне следовало размышлять над каждым своим движением, я хотела достичь совершенства и мечтала научиться красиво раздеваться, красиво и быстро.
— Ну, я так не думаю.
Я стала говорить тише, но не отказалась от жестов из этого репертуара, тут Агустин обнял меня окоченевшими руками и постарался заглянуть мне в глаза. Я даже ущипнула себя, я смотрела ему в глаза, пока он касался губами моих губ, но ничего не чувствовала. Я откинула голову назад и тут же ощутила ее вес.
— Жаль, — раздалось слева от моей головы. — Я остался без курицы. Не знаю, что с тобой случилось, не понимаю, но мне это не нравится. — Агустин сделал паузу и посмотрел на меня. — Если бы ты решила устроить для меня стриптиз, я был бы не против.
Я хотела в корне подавить в себе стыд, но все равно покраснела, краска растекалась по моему лицу как заразный вирус. Я сидела на краю нашей импровизированной постели, спиной к Агустину. Я натянула ажурные чулки, обулась, не теряя времени на шнуровку ботинок. Потом надела свитер. Теперь, полностью одетая, я чувствовала себя намного лучше. Обойдя кровать, я прошла в ванную и сняла юбку с радиатора (я повесила ее туда сушиться, после того как простирнула в раковине). Мне страшно не хватало Фернандо, теперь я остро почувствовала это. Я впервые сказала себе, что если бы мы не расстались с Фернандо, вернее, если бы он не бросил меня, то я бы так и осталась маленькой девочкой. В шкафу на кухне я нашла пластиковый мешок, потом заглянула в спальню. Я не хотела, чтобы Агустин заметил мои горящие щеки. Я хотела только попрощаться с ним.
— Прощай.
Агустин ответил мне, когда я укладывала юбку в мешок.
— Посмотрим.
Я тихо взяла пальто, стараясь не давать волн своему огорчению. Потом послышался скрип кровати и шаги босых ног. Я решила поторопиться и, не теряя времени, выскочила на лестничную клетку и вызвала лифт, намереваясь, выходя из дома, с силой хлопнуть дверью.
Я с нетерпением ждала, пока красная стрелка над дверью лифта перестанет светиться и лифт пойдет вниз. Я слышала шаги Агустина, его голова была видна через прозрачную дверь, она отражалась в зеркалах на стенах лифта. Я посмотрела налево, направо — никого. Я стояла перед дверью лифта, нетерпеливо топала каблуками, словно пыталась поторопить лифт, но единственное, что случилось, — это то, что лифт остановился на другом этаже. Дверь квартиры Агустина открылась, из нее вышел сам хозяин, совершенно голый, и направился в мою сторону. Я следила за его движениями в зеркале и видела, как он подошел. Он обнял меня сзади. Неожиданно я почувствовала, как его член уперся в мою левую ягодицу и начал тереться об меня. Я пыталась сопротивляться. Я поняла, что происходит, когда он начал использовать свой основный лексикон.
— Посмотрим, шлюха.
Сказав это, он повернул меня к себе. Я закрыла глаза и молча отдалась ему. Мое тело моталось между его руками как неживое, спиной я была прижата к дверям лифта, потом мы съехали на пол. Я так и не открыла глаза, не разжала губы, молчала, двигалась, насколько это было необходимо. Губы задрожали, и я с силой их закусила.
— Вот так, — услышала я словно сквозь сон. Тут я закричала, кричала долго и очень громко.
* * *
Вначале я не поняла, что произошло, не знала, какой глубины была бездна, в которую я так радостно падала, и не представляла, насколько остры ее крутые склоны, исполосовавшие мою душу болезненными ранами. Вначале я все еще преступно слушалась моего тела и не чувствовала себя ни в чем виноватой.
До сих пор я произносила одни и те же слова — простые комбинации фонем, которые слышала тысячи раз, всегда применяемые в одном и том же контексте. И вдруг все изменилось: я начала подозревать, что каждый раз мое поведение было не естественным, а искусственным, плохо или хорошо сыгранным, но именно сыгранным каждый день. Я слышала знакомые слова и подчинялась им, чтобы сделать последствия своего поведения предсказуемыми для самой себя. Я думала об этом весь день, хотя и не могла понять, хорошее это открытие или нет, так же как не могла не радоваться до мурашек всякий раз, когда воскрешала в памяти голос Агустина. Его голос медленно, как огарок свечи, таял в моих воспоминаниях, пока он говорил: «Посмотрим, шлюха».