«Дорогой Иосиф Виссарионович!
От всего сердца благодарю Вас за то, что Вы ответили на мои вопросы. Ваши ответы явились еще одним вкладом в науку о языке и наряду с Вашей статьей „Относительно марксизма в языкознании“ лягут в основу советского языкознания.
Я думаю, что выражу мнение всех наших молодых языковедов, сказав, что в благодарность за Ваше внимание мы отдадим все наши силы и способности делу развития советской науки о языке.
Что касается меня лично, то я обещаю Вам осенью этого года дописать и защитить свою кандидатскую диссертацию.
Позвольте еще раз поблагодарить Вас, дорогой Иосиф Виссарионович, за Вашу заботу о науке и пожелать Вам бодрости, здоровья и долгих, долгих лет жизни.
5. VII.50 г.
Е. Крашенинникова»[562].
А через месяц Сталин вызвал тень Марра на языковедческое ристалище в очередной, третий раз.
Глава 9. Языки и мышление
«Ответ тов. Санжееву», или О языке «от папы и мамы»
Итак, полемика в «Правде» закончилась. Об этом было ясно заявлено редакцией в последнем дискуссионном листке. Процесс вызволения советской лингвистики из трясины «застоя» начался немедленно после первого сталинского выступления. По давно отработанному сценарию разворачивалась работа по выявлению и разоблачению «марристов» в различных областях знания и организации локальных дискуссий в научных учреждениях. Б.Б. Пиотровский, один из тех, кого тогда понуждали каяться, позже вспоминал: «После выступления И.В. Сталина И.И. Мещанинов стал „исправлять“ недостатки в советском языкознании, а для других учеников Марра наступило трудное время, от них решительно стали требовать самокритики»[563]. Однако позабудем на какое-то время о водовороте страстей, вынужденных или сознательно совершенных сомнительных поступках, о разрушенных в одночасье личных судьбах и так же быстро воздвигнутых научных и административных карьерах. Позабудем обо всем этом на какое-то время и последуем за Сталиным как за главным источником лингво-социальных протуберанцев.
В «Правду» и на имя Сталина в Кремль стали поступать письма с безусловным одобрением всего того, что он написал. Новый титул — «корифей языкознания» — сам собой добавился к другим многочисленным титулам «отца народов». Но были среди писем и такие, в которых содержалась толика сомнений или едва заметная двусмысленность, а в иных проводились неуместные сопоставления современных высказываний вождя с теми, что были сделаны им ранее. Скорее всего, по его прямому указанию помощники эти письма отслеживали. Отвечая, Сталин несколько раз упомянул, что письма были переданы ему «из аппарата ЦК»[564]. Отобрав несколько таких писем и подготовив ответы, Сталин, по заведенному им порядку, известил товарищей по руководству о своем очередном выступлении[565]. А 31 июля 1950 года он опубликовал новые «Ответы» на вопросы четырех корреспондентов — Г. Санжеева, Д. Белкина, С. Фурера, А. Холопова — сначала в журнале «Большевик» в № 14, а 2 августа та же подборка появилась на страницах «Правды». Несмотря на большой тираж «Большевика», аудитория «Правды» была все же много внушительней. Огромная масса людей вновь вовлекалась в обсуждение, казалось бы, далеких от повседневной жизни, сугубо философских и специальных научных проблем. Но еще первые большевистские вожди, из среды которых вышел и Сталин, приучили свой народ к тому, что от самого абстрактного слова до самого практического и часто тяжкого дела расстояние должно быть минимальным. Подлинную же суть происходящего понимали, конечно, не все. Вопросы, к которым он счел нужным вернуться в очередной раз, относились к проблемам: о соотношении диалектов и национального языка, о взаимоотношениях языка и мышления в связи с «языком жестов» и эволюции взглядов самого Сталина в промежутке от 30-х к 50-м годам.
Первое, самое коротенькое письмо профессора Г.Д. Санжеева не содержало явной критики. Написал его специалист в области монгольских и бурят-монгольских языков, участник дискуссии, благожелательно помянутый Сталиным в предыдущей статье. В обращении к вождю, поступившем в его канцелярию 30 июня 1950 года, Санжеев почтительно попросил подробнее изложить сталинское мнение о роли диалектов и жаргонов в формировании национальных языков:
«Как и все языковеды нашей родины, я с большим волнением и восторгом продолжаю изучать Вашу работу „Относительно марксизма в языкознании“. Особенно рад тому, что Вы одобрили наше стремление изучать семьи родственных языков. К сожалению, среди некоторых языковедов и после появления Вашей работы продолжают иметь место такого рода шатания, которые смогут снова затормозить плодотворность наших усилий в области сравнительного языкознания, ибо ревнители аракчеевского режима, созданного в языкознании, постараются, возможно, проявить себя и тут.
В связи с этим я хотел бы обратиться к Вам с просьбой, разъяснить следующие вопросы, хотя, конечно, мне совестно утруждать Вас нашими мелочами.
1. Правильно ли я думаю, что Ваше положение о невозможности развития диалектов и жаргонов в самостоятельные языки, безусловно, относятся только к „классовым“ диалектам и жаргонам.
2. Правильно ли я думаю, что в условиях, когда „племена и народности дробились и расходились“, соответственно могут дробиться и расходиться языки и диалекты, а из последних иногда могут получиться самостоятельные языки, как это, по-видимому, случилось с многочисленными диалектами некогда одного монгольского языка, которые около XVII–XVIII вв. дали начало образованию современных монгольских языков (бурятского, халхаского, или собственно монгольского, и ойратского или калмыцкого)?
3. Иными словами, правильно ли я думаю, что согласно положения Вашей статьи не следует территориальные диалекты смешивать с „классовыми“ и что закономерность развития этих различных диалектов тоже различна?
Проф. Г. Санжеев. Москва, 29 июля 1950 г.»[566]
Сталин написал ответ кратко и почти без поправок:
«Товарищу Санжееву.
Уважаемый товарищ Санжеев !
Отвечаю на Ваше письмо с большим опозданием, так как только вчера передали мне Ваше письмо из аппарата ЦК.
Вы безусловно правильно толкуете мою позицию в вопросе о диалектах.
„Классовые“ диалекты, которые правильнее было бы назвать жаргонами, обслуживают не народные массы, а узкую социальную верхушку. К тому же они не имеют своего собственного грамматического строя и основного словарного фонда. Ввиду этого они никак не могут развиваться в самостоятельные языки.
Диалекты местные („территориальные“), наоборот, обслуживают народные массы и имеют свой грамматический строй и основной словарный фонд. Ввиду этого некоторые местные диалекты в процессе образования наций могут лечь в основу национальных языков и развиться в самостоятельные национальные языки. Так было, например, с курско-орловским диалектом (курско-орловская „речь“) русского языка, который лег в основу русского национального языка. То же самое нужно сказать о полтавско-киевском диалекте украинского языка, который лег в основу украинского национального языка. Что касается остальных диалектов таких языков, то они теряют свою самостоятельность, вливаются в эти языки и исчезают в них.
Бывают и обратные процессы, когда единый язык народности, не ставшей нацией в силу отсутствия необходимых экономических условий развития, терпит крах вследствие государственного распада этой народности, а местные диалекты, не успевшие еще перемолоться в едином языке, оживают и дают начало образованию отдельных самостоятельных языков. Возможно, что так именно обстояло дело, например, с единым монгольским языком.
1950 г. 11 июля»[567].
Напомню, на особой роли «классовых» составляющих национального языка настаивал Марр. Он же считал, что наличие множества диалектов одного языка подкрепляет его теорию формирования общенационального языка в результате процессов их «расхождения» и их «схождения», то есть скрещения, при котором ни один из диалектов или языков, в нем участвующих, не выходит победителем. При этом языки (диалекты), этносы и культуры никогда генетически не совпадают. Марр мыслил в масштабе истории всего человечества, значительными хронологическими категориями с использованием данных антропологии, археологии и этнологии его времени. Он не был ограничен советскими философскими установками, не ставшими еще догмами, хотя после революции искренне пытался пользовался ими, найдя в них «многое себе созвучное». Сталин же опирался на здравый смысл, на сведения, почерпнутые из школьных учебников советской и зарубежной истории, на самостоятельно освоенную в зрелые годы марксистскую литературу и на консультации лингвистов консервативного крыла. Своей любимой наукой — историей — он интересовался только в ее социально-политическом аспекте. Его знания доисторической древности человечества не выходили за рамки полученных еще в 80-х годах XIX века в Тифлисской духовной семинарии и из современной учебной и справочной литературы.