Читать интересную книгу Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии - Андрей Ваджра

Перечень стран, которые оказались в состоянии финансово–экономического коллапса и социальной катастрофы после проведения либеральных реформ по программам МВФ, достаточно длинный. Для того чтобы обобщить результаты международной деятельности МВФ, необходимо обратиться к выводам Брайана Джонсона, соавтора ежегодного «Индекса экономической свободы» (Index of Economic Freedom), который констатировал, что стратегические программы реформ, созданные МВФ для незападных стран, полностью провалились. Исследование, осуществленное им и Бреттом Шефером в 1997 году для «Фонда наследие» (Heritage Foundation), показало, что в период с 1965 по 1995 год МВФ пытался «спасти» 89 стран. Сегодня 48 из них находятся не в лучшей ситуации, чем до того, как получили деньги М ВФ, а 32 стали еще беднее, оказавшись в экономическом коллапсе [74].

К тому же сама практика западной «помощи» незападным странам выглядит оченьстранной, если учитывать то, что в середнем их совокупный внешний долг увеличивается ежегодно на 5% (!) [75], и каждый день они суммарно платят Западу по процентам 200млн.долларов (!) [55].

В 1995 году в Мадриде состоялось заседание «Трибунала народов»[205] (объединившего 12 известных на западе юристов и экономистов), который вынес следующий приговор: программа стабилизации МВФ, использованная во многих странах, представляет собой «доло гомицид». «Гомицид» означает убийство людей, а «доло» — способ осуществления преступления посредством сознательного обмана в контракте или договоре. Трибунал подчеркнул, что деятельность МВФ, которая привела к экономическим, социальным и гуманитарным катастрофам в незападных странах, должна рассматриваться как преступление, а не как ошибка, потому что Фонд продолжает навязывать свою программу реформ в других странах и дальше, не обращая внимания на их разрушительные последствия.

ДЕНЬГИ: АНТОЛОГИЯ ОДНОЙ СВЕРХЦЕННОСТИ

Любая ценность, по своей сути, относительна и условна, она не есть нечто самодостаточное, ее создает субъективное отношение индивидов к предметам, явлениям или свойствам. Это субъективное отношение соответствующим образом выстраивает в сознании людей идеальные и материальные объекты в порядке их значимости, формируя иерархию. Таким образом, любая ценность — это результат естественным образом возникшего коллективного согласия между индивидами по поводу их отношения к определенному предмету, явлению или свойству. Само же это отношение естественным образом формируется особенностями духовно–психологической организации и специфическими условиями их практической жизни. Иначе говоря, ценности индивидов таковы, каковы сами эти индивиды.

Деньги, втом или ином виде (как средство обмена), достаточно широко использовались уже в самых примитивных обществах, однако отношение к ним как к абсолютной (универсальной) ценности возникло в рамках сообществ с особыми условиями практической жизни и соответствующей им духовно–психологической организацией. Фактически деньги стали сверхценностью для маргинальных групп, которые, потем или иным причинам, не были интегрированы в социальную систему общества, в рамках которого они находились. Данный феномен объясняется тем, что торгово–финансовая сфера находится за рамками социального и культурного взаимодействия. Торговец или финансист всегда выступали в роли посредника, находясь между социально–экономическими слоями и этнокультурными мирами для обеспечения их взаимодействия[206].

Необходимо отметить и то, что во все времена люди, принципиально занимающиеся только торговлей и финансами, обладали способностью проникать во внутрь этнокультурных организмов, оставаясь при этом «инородными телами», не поддающимися «растворению» и «усвоению». Этому способствовало то, что деньги — абсолютно нейтральный (вненациональный, внекультурный, внеэтический) феномен, обладающий высоким уровнем мобильности. Именно поэтому деньги не только «не пахнут», но и не имеют родины. Аналогичными свойствами обладают торговец и финансист. Они не привязаны к конкретной стране и не ограничены в своей деятельности этическими или культурными нормами. Их жизнь — это жизнь вечных мигрантов, чья публичная мораль не более чем мимикрия, позволяющая приспосабливаться к неблагоприятной среде и облегчающая решение коммерческих вопросов. За их маской благопристойности в лучшем случае скрывается равнодушие, в худшем — ненависть презренного отщепенца. Взлелеянная ими отчужденность (при определенных условиях) делала торговые и финансовые кланы инородцев и иноверцев крайне опасными для тех народов, среди которых они оказывались, влекомые жаждой наживы.

Излагая идеи Зиммеля, С. Московичи писал: «Повсюду существуют инородцы, еретики, обездоленные и преследуемые — люди, исключенные из общества из–за опасности, которую они представляют для общества, если не для всего человеческого рода. Поскольку им не дают участвовать в общественной жизни и обладать благами, землями, домами, их единственное занятие — посвятить себя всему, что в той или иной степени связано с торговлей. Никакая другая роль не позволяет им существовать и даже приобрести некоторое могущество. Л ишьденьги могут дать это, и они хватаются за них как за спасательный круг. <…> И, вполне естественно, что эти категории индивидов считают погоню за барышом ценностью, превосходящей все другие. Именно из–за трудностей, с которыми они сталкиваются, они вынуждены заботливо культивировать свою способность к торговле и манипулированию деньгами подобно тому, как ремесленник — манипулированию своими инструментами. Они более прилежны, чем честные люди, которые могут преследовать их, а также более осторожны. Если презрение или обычай запрещают иметь с ними дружеские, профессиональные или сексуальные отношения, нужда в деньгах заставляет не обращать на это внимания и часто посещать тех, у кого есть деньги или кто имеет талант добывать их. Так поступали короли, князья и церковные иерархи, часто посещавшие банкиров» [76, с. 414].

На протяжении истории Запада маргинальные группы, по той или иной причине не встроенные в социальные структуры и этнокультурные системы западных стран, занимавшиеся торговлей и финансами, как правило, пополнялись протестантами (прежде всего кальвинистами и английскими пуританами) и иудеями. Между XVI и XVII веками иностранцы и иноверцы преобладали среди европейских банкиров и крупных купцов. В свою очередь, усиление значения денег не только сохраняло, но и увеличивало количество таких маргинальных меньшинств.

С развитием промышленности росло и значение денег. Это усиливало могущество торгово–финансовых кланов. В общем–то Запад изначально с трепетом относился к деньгам, что широко отразилось в теоретических работах западных идеологов, но стремительная индустриализация, требующая огромных капиталов, трансформировала данную склонность во всепоглощающую страсть. В свою очередь, этот объективный процесс активизировал субъективный фактор — маргинальные группы, издавна живущие за счет торговых операций и финансовых манипуляций, т.е. благодаря всему тому, что непосредственно связано с деньгами. Фактически в течение нескольких столетий ранее презираемые безродные изгои, находившиеся на социальном дне, заняли доминирующие позиции в обществе, политике и экономике западных стран, диктуя им свою волю. «Парии» возомнили себя «олимпийцами», обретя власть над Западом, а затем, используя его мощь, и над всем миром. Это стало возможным благодаря возросшему значению денег, контроль над которыми «менялам» удалось перехватить у национальных правительств; а также из–за того, что в сознании миллионов людей «золотой телец» стал абсолютной сверхценностью, превратившись в своеобразного бога универсальной мировой религии.

В данном случае парадокс истории заключается в том, что вслед за ценностями маргинальных групп в массовое сознание западных народов инфильтрировались их ментальные особенности — мироощущение, миропонимание, тип мышления, образ действий и т.д. Вот что, к примеру, писал Карл Маркс о своих вечно гонимых единоплеменниках, которые создали в еврейских замкнутых общинах ту специфическую духовную атмосферу, в которой взросла значительная часть финансовой элиты мира: «Еврей эмансипировал себя еврейским способом, он эмансипировал себя не только тем, что присвоил себе денежную власть, но и тем, что через него и помимо него деньги стали мировой властью, а практический дух еврейства[207] стал практическим духом христианских народов. Евреи настолько эмансипировали себя, насколько христиане стали евреями» [61, с. 409]. Там же он поясняет, что такое «еврейство»: «Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги» [61, с. 408]. Последние он характеризует следующим образом: «Деньги — ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога. Деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги — это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей. Деньги — это отчужденная от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей. Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом. Вексель — это действительный бог еврея. Его бог —только иллюзорны и вексель» [61, с. 410]. К этому он добавляет: «То, что в еврейской религии содержится в абстрактном виде — презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку, как самоцели, — это является действительной, сознательной точкой зрения денежного человека, его добродетелью» [61, с. 411]. В том же духе высказался и Фридрих Ницше: «Евреи — это самый замечательный народ мировой истории, потому что они, поставленные перед вопросом: быть или не быть, со внушающей ужас сознательностью предпочли быть какою бы то ни было ценою: и этою ценою было радикальное извращение всей природы, всякой естественности, всякой реальности, всего внутреннего мира, равно как и внешнего. Они оградили себя от всех условий, в которых до сих пор народ мог и должен был жить, они создали из себя понятие противоположности естественным условиям, непоправимым образом обратили они по порядку религию, культ, мораль, историю, психологию в противоречие к естественным ценностям этих понятий. <…> По психологической проверке еврейский народ есть народ самой упорнейшей жизненной силы; поставленный в невозможные условия, он добровольно, из глубокого и мудрого самосохранения, берет сторону всех инстинктов decadence — не потому, что они им владеют, но потому, что в них он угадал ту силу, посредством которой он может отстоять себя против «мира» [77, с. 649–650].