Тем временем Сафо, забыв, безусловно, свои моления Афродите, смиренно поцеловала перстень игумена.
– Вот та, о которой я тебе докладывала, пресвятой отец, – сказала она на венецианском диалекте. – Я считаю, что она может быть очень полезна нам.
Взгляд греческого священника пробуравил Марианну, но он не протянул ей руку.
– При условии, что она согласится! – заметил он тягучим голосом, который от постоянного монашеского шушуканья приобрел необычную фетровую мягкость. – Но захочет ли она?
Прежде чем Марианна смогла ответить, гигант бурно вмешался в разговор:
– Лучше спроси ее, хочет она жить или умереть… или гнить здесь, пока кожа не слезет с ее скелета! Или она поможет нам, или она никогда не увидит свою родину!
– Успокойся, Теодорос, – откликнулась Сафо. – Почему ты считаешь ее врагом? Она француженка, а французы не относятся к нам враждебно, наоборот! К тому же я знаю, что на Корфу беженцы находят убежище. Здесь же и она является беженкой. Море принесло ее нам, и я искренне верю, что для нашего великого блага.
– В этом еще надо убедиться, – пробурчал гигант. – Разве ты не говорила, что она – кузина султанши? Это должно заставить тебя быть поосторожней, княгиня.
Застигнутая врасплох этим титулом, адресованным, видимо, ее спутнице, Марианна обратила на нее удивленный взгляд, вызвавший улыбку у поклонницы Афродиты.
– Я принадлежу к одному из древнейших родов Греции, и мое имя Мелина Кориатис, – сказала она с не лишенной гордости простотой. – Я говорю это, потому что доверяю тебе. Что касается тебя, Теодорос, ты заставляешь нас терять драгоценное время. Как будто ты не знаешь, что Нахшидиль – француженка, когда-то похищенная берберийцами, проданная в рабство, а затем подаренная старому Абдул Гамиду!..
Поскольку гигант продолжал упорствовать, Марианна решила, что она достаточно хранила молчание и пора и ей подать голос.
– Я не знаю, – начала она, – чего вы хотите добиться от меня, но прежде чем спорить, не проще ли сказать, в чем дело? Или я должна слепо, безоговорочно согласиться? Я обязана вам жизнью, пусть так!.. Но вы могли бы подумать, что у меня есть собственные планы, не совпадающие с вашими.
– Я уже сказал, какой у тебя выбор! – рявкнул Теодорос.
– Она права, – вмешался игумен, – и также верно, что мы теряем время. Раз ты согласился впустить ее сюда, Теодорос, ты обязан выслушать ее. Что касается тебя, женщина, слушай, что мы тебе предлагаем. Затем ты выскажешь свое мнение, но не спеши с ответом: мы находимся в церкви, под присмотром самого Бога! Если твой язык готовится произнести ложь, лучше заранее откажись! Ты не кажешься особенно расположенной помочь нам…
– Я не привыкла ни лгать, ни скрытничать, – заявила молодая женщина. – И я знаю одно: если вы нуждаетесь во мне, я, в свою очередь, тоже нуждаюсь в вас. Говорите!
Игумен, похоже, никак не мог собраться с мыслями. Он опустил голову на грудь, закрыл на время глаза, затем повернулся к серебряной иконе святого Элии, словно в поисках совета или вдохновения. Только после этого он начал:
– В странах Запада вы не знаете, что такое Греция, или, скорее, вы забыли о ней, потому что уже прошли века, как она не имеет больше права жить свободно и оставаться самой собою…
Странно звучащим, приглушенным голосом игумен Данилос бегло изложил трагическую историю его страны. Он рассказал, как землю, где родился самый чистый свет цивилизации, последовательно опустошали вестготы, вандалы, остготы, болгары, славяне, норманны и, наконец, крестоносцы Запада, приведенные дожем Анри Дандоло, которые после взятия Византии разделили всю страну на многочисленные феоды. А турки постепенно захватили эти феоды, и на протяжении почти двухсот лет Греция перестала дышать. Отданная деспотизму оттоманских чиновников, она попала в рабство под бичи пашей и сераскиров, около которых места палачей никогда не пустовали. Единственная свобода, которая ей была оставлена, – это свобода религии, ибо Коран по этому поводу проявляет большую терпимость, и единственным ответственным перед Высокой Портой за поведение покоренных греков был константинопольский патриарх Грегориос.
– Но мы никогда не переставали надеяться, – продолжал игумен, – и не раз доказывали это. Уже лет пятьдесят, как труп Греции зашевелился и пытается встать. Черногорцы восстали в 1766-м, маниоты – в 1769-м, сулиоты совсем недавно. В 1804-м Али Тебелин, эта паршивая собака, утопил их в крови, как другие делали перед ним, но кровь мучеников дает новую жатву. И мы более чем когда-либо готовы сбросить его. Посмотри на эту женщину…
Его сухая рука с блестящим перстнем ласково коснулась плеча мнимой Сафо.
– Она принадлежит к одной из самых богатых семей Фанара, греческого квартала Константинополя. Уже целый век ее родня, став на службу туркам, посвятила себя высокой цели. Многие из них были господарями Молдавии, но более молодые выбрали свободу, добрались до России, нашей сестры по религии, и сейчас сражаются с врагом в ее рядах. Мелина богата и могущественна. Кузина патриарха, она могла бы беззаботно проводить время в своих роскошных дворцах на Босфоре или Черном море. Однако она предпочитает жить здесь под видом сумасшедшей, в полуразрушенном доме, на этом забытом небом острове, который оно периодически обрекает на испытание огнем, именно потому, что Санторин, под которым вулкан всегда спит только одним глазом, среди других островов менее всего охраняется турками. Он не интересует их, и они даже рассматривают как немилость службу на нем.
– Какой цели ты добиваешься? – спросила Марианна, оборачиваясь к своей удивительной спутнице. – На что ты надеешься, ведя такую странную жизнь?
Мелина Кориатис с улыбкой, сразу показавшей, насколько она молода, пожала плечами.
– Я являюсь почтовой станцией и агентом по связи между Архипелагом, Критом, Родосом и древними городами Малой Азии. Здесь встречаются и отсюда расходятся новости. Здесь также могут безбоязненно появляться те, кто нуждается в помощи. Ты видела девушек, которые живут со мною? Нет, конечно, ты была слишком истощена и обеспокоена своей собственной судьбой. Так вот, когда ты лучше к ним приглядишься, ты заметишь, что, за исключением четырех или пяти, которые из самопожертвования последовали за мною, большинство из них – парни!
– Парни? – поразилась Марианна, сразу же вспомнив необычную силу девушек, которые несли ее, и твердость мускулов поддержавшей ее недавно соседки по процессии. – Но что ты делаешь с ними?
– Я делаю из них солдат для Греции! – сурово отпарировала княгиня. – Одни – это сыновья убитых или казненных патриотов, и я собираю их здесь, чтобы их силой не забрали в ряды янычаров. Другие, похищенные пиратами Архипелага, – ибо мы также страдаем и от этой проклятой чумы, предателей, которые действуют на свой риск, как Али Тебелин, – эти выкупаются для меня или мною на рынках Смирны или Канди. У меня они вновь становятся самими собой: они забывают пережитый позор, но не ненависть. В пещерах острова я учу их воевать, как это делали некогда воины Спарты или атлеты Олимпии, затем, когда они готовы, Йоргос или его брат Ставрос отвозят их туда, где есть необходимость в хороших бойцах… и привозят мне новых. Я никогда не ощущаю недостатка в них: турки не ленятся ни рубить головы, ни продавать их за золото!