Фикельмон с мужем.
Поэт написал, а затем вычеркнул фамилию «Оленин». После разрыва с невестой Аннет Олениной он, по-видимому, старался сохранить дружеские отношения с её отцом.
Пушкин почтил вниманием И.И. Мартынова, лицейского учителя российской и латинской словесности, а также директора Лицея Е.А. Энгельгардта, двух сестёр-старух Константиновых, внучек Ломоносова, светского знакомого графа Лаваля.
В перечне можно обнаружить лиц, с которыми поэт намеревался основать новую газету. Главную роль в ней должны были играть А.А. Дельвиг и П.А. Вяземский. Имя первого было написано, а затем зачёркнуто в росписи. Видимо, поэт ждал Дельвига из Москвы, но тот не приехал1263.
Среди других поздравления получили поэт и критик П.А. Плетнёв, писатели князь В.Ф. Одоевский, П.С. Молчанов (слепец), В.П. Титов, баснописец И.А. Крылов, поэты Н.И. Гнедич и А.А. Плещеев.
Пушкин поздравил послов: австрийского – К. Фикельмона, французского – Мортемара (с секретарём посольства Лагрене), английского – Хейтсбэри, неаполитанского – графа де Людольфа и испанского – де ла Кадена.
Среди придворных лиц выделялся Нарышкин. Издатель росписи М. Цявловский ограничился замечанием, что его едва ли можно отождествить со Львом Нарышкиным. В самом деле, последний в 1829 г. находился с женой в Одессе. В столице находился его брат Кирилл, известный острослов. Его имя фигурирует в дневниках поэта. Обер-гофмейстер Кирилл Александрович Нарышкин занимал видное положение при дворе. Братья Нарышкины доводились племянниками Нарышкину, упомянутому в пасквиле в чине магистра ордена Рогоносцев.
Из других царедворцев в реестре названы флигель-адъютант Василий Алексеевич Перовский и его брат писатель Алексей (внебрачные дети графа Алексея Разумовского), гофмейстер граф Иван Мусин-Пушкин (вопреки мнению М. Цявловского, Мусина нельзя идентифицировать с капитаном Владимиром Мусиным, который в 1829 г. был отослан на службу в Тифлис, а затем уволен с обязательством жить в Москве), граф Александр Дмитриевич Гурьев (родной брат графини Нессельроде, знакомый Пушкину по Одессе, где был градоначальником).
Итак, мир поэта и до камер-юнкерства был дипломатическим и аристократическим миром1264. Придворная карьера Пушкина началась в тот момент, когда царь соблаговолил стать его цензором. Его знакомства искали члены императорской фамилии. Через Элизу Хитрово брат царя великий князь Михаил Павлович передал, что весьма желает иметь с Пушкиным продолжительный разговор1265. Пушкина стали приглашать на сугубо семейные праздники в Зимний дворец. Сохранилась памятка от 8 ноября 1832 г., писанная его рукой, о дне и часе церемонии крестин новорождённого сына Николая I Михаила1266.
Проведя несколько лет при дворе, Пушкин занял своё, совершенно особое, место в круге высшей столичной аристократии и дипломатов. Низший чин камер-юнкера никак не соответствовал реальному положению поэта при дворе. Адам Мицкевич, близко наблюдавший столичные круги, писал: «Пушкин увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарён необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утончённым и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений»1267. После кончины поэта на его панихиду явился весь дипломатический корпус в полном составе. (Исключение составляли прусский посол, ненавистник либералов, и два посланника, которые были больны). Характерно, что многие образованные дипломаты из Европы понимали значение Пушкина для России лучше, чем высшие сановники империи.
Жизнь при дворе – в обществе высшей знати – требовала больших трат. Роскошные дамские туалеты, экипажи, лошади, форейторы, квартира в княжеском особняке подле Зимнего дворца – такими были необходимые атрибуты придворной жизни.
В 1834 г. Пушкины сняли квартиру в доме Баташева за 6 000 руб., но 1 мая 1836 г. переехали из бельэтажа на третий этаж, в квартиру из 20 жилых помещений за 4 000 руб. в год. С 1 сентября 1836 г. семья поселилась в доме княгини Волконской, где наняла квартиру за 4300 руб. в год1268. Последний взнос в размере 1075 рублей Пушкины не смогли заплатить1269.
Барский дом немыслим был без прислуги. У Пушкиных были четыре горничных, две няни, две кормилицы, мужская прислуга1270.
Невзирая на безденежье, Пушкину пришлось в 1836 г. потратить более 4000 рублей на новый экипаж1271. Сёстры Гончаровы выписали из имения Гончаровых породистых лошадей.
В начале лета 1834 г. мать Пушкина писала, что её невестка «хочет взять дачу на Чёрной речке, ехать же подалее, как желал бы её Муж, она не хочет»1272. Плата за дачу зависела от того, сколь далеко она находилась от города. Пушкин настаивал на том, чтобы нанять дачу подешевле. Но Натали не послушала его. В 1835 г. семья сняла дачу на Чёрной речке. Год спустя жена приискала и дачу на Каменном острове, где селилась аристократия. А.Н. Вульф писала матери из Петербурга, что Наталья Пушкина «на будущие барыши наняла дачу на Каменном острове вдвое дороже прошлогоднего». В ожидании прибавления семейства Пушкины заняли два двухэтажных домика с полутора десятками комнат1273.
Образ жизни Пушкиных вызывал зависть и осуждение в свете. Говорили, что Александр и Ольга – плохие дети, так как не помогают родителям. «…Отец, – писала Ольга Сергеевна, – только и делает, что жалуется, плачет и вздыхает перед каждым встречным». В защиту поэта выступила одна Екатерина Карамзина. Сергея Львовича Пушкина сравнивали с отцом Горио. «Да, – отвечала Карамзина, – с той разницей, что Горио всё отдал своим детям, а этот один растратил всё своё добро»1274. В самом деле, отец поэта умудрился промотать всё своё имущество, разорил родовые имения и в конце жизни почти впал в нищету. Однако молва осуждала не родителей, а детей. Нападкам подвергались траты и наряды Натальи Николаевны: «…возмущаются, – писала Ольга Сергеевна в ноябре 1835 г., – зачем у неё ложа в театре и зачем она так элегантна, когда родители мужа в таком тяжёлом положении, – словом, находят очень пикантным её бранить»1275.
26 октября 1835 г. Пушкин с горечью пересказал Осиповой городские сплетни, касавшиеся Натали. «Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как её свёкру и свекрови есть нечего… хотя жизнь – и süsse Gewohnheit [сладкая привычка], однако в ней есть горечь, делающая её в конце концов отвратительной, а свет – мерзкая куча грязи»1276. Поэт защищал жену и как глава семьи всю ответственность за финансовые трудности фамилии брал на себя. «…Натали тут ни при чём, и отвечать за неё должен я…» – так комментировал он нападки света.
Жена считала себя вправе вмешиваться в расчёты мужа с издателями. Однажды поэт условился со Смирдиным о гонораре в 50 рублей, объявив при этом, что тот должен заплатить золотом, потому что «супруга, кроме золота, не желала брать денег в руки». Когда книгоиздатель явился на Мойку, Александр Сергеевич сказал