Читать интересную книгу Газета Завтра 911 (18 2011) - Газета Завтра Газета

Вместе с хлебом выдали пайку махорки. Сразу вопрос:

— Товарищ капитан, пока шли, папиросы курили, а теперь махорку выдаете?

— Папиросы будете курить в Берлине. Курить в строго отведенных местах. Располагайтесь в казармах.

(Ого, это не бараки уже, а казармы!) Зашли. Такие же двухъярусные нары, такие же постели без белья, как в лагере. Но постели чистые и набиты сухой соломой. В лагере всегда набивали гнилой, и постели вшами просто кишели. Какой бы усталый ни пришел с работы, пока не убьешь определенное количество этих тварей — не уснешь. Кто-то упал на постель со словами: "Ребята, посплю ночь на сухой соломе — и умирать не страшно!"

Расположились. Через короткое время команда: "Выходи строиться!". Построили в шеренги. Перед строем человек, одетый в полувоенную одежду. Но явно не военный. Нет знаков отличия. Без оружия. Пожилой, в очках. Представляется: "Я — прокурор города Рыбинска. Я уполномочен вам заявить…" Для меня слово "уполномочен" было новым словом. Я прокрутил в голове: значит, он не сам это решил, а ему кто-то дал "мочь".

— Я уполномочен вам заявить: как только вы вышли за пределы лагеря, вы являетесь несудимыми. Судимость с вас снимается, документы о судимости уничтожаются. Вы нигде, никогда не должны говорить о том, что были судимы. Потом он долго говорил, какие мы герои, какие патриоты, и несколько раз предупреждал, чтобы нигде не говорить о своей судимости: "Запомните: вы — не-су-ди-мы!!" В конце своей речи прокурор сказал: "Я вместе с вами буду находиться здесь, в том помещении (показал рукой). Спать не буду. Любой из вас в любое время может придти ко мне и сделать заявление, если против вас или ваших родных совершены незаконные действия. Я гарантирую: прокуратура разберется по каждому факту".

Я, конечно, к нему не ходил. Хоть я и не совершал никакого преступления, но сам себя оговорил, чтобы спасти товарища. Мне жаловаться не на что. А парень, который расположился рядом со мной, ходил. По лагерю я этого парня не знал. Познакомился здесь. Я его не спрашивал ничего. По лагерным законам лишние вопросы задавать не принято. Он сам сказал, что брат у него несправедливо сидит.

— Ну, и что прокурор?

— Я написал заявление, прокурор убрал в папку. Сказал, что если всё так, как я говорю, брата освободят.

Уснуть не могли долго. Что дальше будет? Где воевать? Какое оружие дадут? Из оружия-то вблизи мы видели только винтовки "вохры".

Подъём, завтрак той же кашей. Баня. Ну, какая баня? Барак, земляной пол, на которых котлы, вода кипит. Ребята быстро сообразили, нагрели камни, нагнали пару. Мыло выдали как в лагере, на один сустав пальца. Но воды горячей — сколько хочешь. В лагере давали только одну шайку. Шайка большая, деревянная, ведра на 2-3. Заменить воду было нельзя. Моешься постоянно в одной воде. К концу помывки она холодная. Выйдешь из бани и дрожишь от холода. А здесь — лей, сколько хочешь. И время не ограничивали. Команды на выход никто не давал. Последних сами выгоняли — надоело ждать. Вышли из бани — нашей одежды нет. Лежат тюки военной формы. Форма б/у, но чистая и штопка сделана явно женскими руками. Выбирай, что подходит. В лагере бросят на два размера больше или меньше — ходи, ищи обмен. А здесь никто не торопил: выбирай, примеряй. Нашлись щёголи, никак выбрать не могут — зеркала-то нет. Крутится: посмотрите, как у меня там. Смеемся: "Ты что, на свадьбу собрался? Здесь невест нет, одни женихи".

Далее медицинская комиссия. Осмотр всеми врачами. Вес, рост, объем груди, объем легких и так далее. Годен, годен, годен. Четвертых признали негодными.

— Ребята! Нас не берут!

— Как так? Мы же все вместе!

— Не волнуйтесь, они идут в госпиталь. Они догонят вас на фронте. Если после госпиталя будут признаны негодными, будут работать на оборону. В лагерь никого не возвратят.

Выдали красноармейские книжки. Ты когда, сынок, получил военный билет? В день присяги. А мы — в день призыва, потому что из заключенных надо было быстро сделать солдат, выбить лагерь из наших голов.

Красноармейские книжки заполняли с наших слов. Никаких других бумаг я не видел. Вопрос: гражданская специальность? А какая у меня в деревне специальность? Меня судили несовершеннолетним. Я вспомнил, что в колхозе уважаемым человеком был кладовщик. Я и ответил — кладовщик. Тот, кто записывал, видимо, был такой же "образованный", как я. Кладовщик же — это должность, а не специальность. Но так и записали.

Дальше. Принимают нас в комсомол. Если бы меня спросили: "Хочешь быть комсомольцем?" — я бы, скорее всего, в то время ответил: "Нет!"

Но задавали всем другой вопрос: "Будешь воевать?"

— А зачем я здесь?

— Ты настоящий комсомолец. Поздравляем!

Пожали руку, вручили комсомольский билет. Разве вчера утром, когда шел под конвоем, мог я себе представить такое?

Все эти дела заняли целый день. Конечно, обед еще был. К вечеру выдали сухой паек на трое суток. Подошел состав. Вагонов еще было немного. Часть вагонов занята. Оттуда нам кричат, шутят, смеются.

Ребята! Это такие же, как мы, тоже из лагеря. Значит, мы не одни. На душе еще светлее стало.

Загрузились, тронулись. Интересно, куда везут? Кто-то ориентировался. На Москву поехали. Значит, Москву защищать будем. Стали уже засыпать. Голос: "Ребята, на "горьковку" повернули, на восток везут, в Сибирь!"

— Обманули?! Зачем? Мы же добровольцы!

По вагону проходят сопровождающие офицеры. Уже другие, не военкоматские.

— Куда везете? Немцы — в другой стороне.

— Прежде чем с немцами воевать, надо научиться. Успеете, увидите немцев. Спите спокойно.

И пока ехали мы, прицепляли новые вагоны, загружались. Мы уже всё поняли: собирают из лагерей добровольцев.

Ночью слышали, пересчитывают нас.

Здесь все. Говорят, двое сбежали. Ну, всё, думаю, сейчас шмон начнется, как в лагере при побеге. Пусть побегают. Земля круглая. Прибегут туда, откуда убежали.

Прибыли мы в Гороховецкие Лагеря. Сколько вагонов в эшелоне было? Не скажу. Эшелон большой, конца не было видно. И все — "зэки". То есть уже не "зэки". Судимость снята, документы уничтожены. А в карманах гимнастерок у нас красноармейские книжки и комсомольские билеты. Затем курс молодого бойца. Присяга! И у каждого — своя фронтовая судьба. Ты, сынок, начитался, наслушался всякой ерунды о штрафниках, заградотрядах и т.п. Чтобы ты понял, сынок, что тогда всё было не так, как пишут в "Огоньке", расскажу, что произошло со мной во время курса молодого бойца.

Мы отрабатывали на соломенных чучелах приемы "бей штыком!" и "бей прикладом!" деревянными винтовками. Это очень надоело. Я что-то выполнил плохо, нехотя. Офицер сделал мне замечание. Я его и послал... Ты должен понять, что я был молодым, и лагерные замашки еще не выветрились. Он меня ударил по щеке. Я его в ответ ударил его по плечу деревянной винтовкой. Деревяшка сломалась. Я бросил на землю обломки и ушел.

Сел в землянке, зажал голову руками. Жду, когда за мной придут. О штрафной, разумеется, и не думал. Присягу я еще не принимал, поэтому военному трибуналу не подлежал.

Возбудят новое дело, получу новый срок. Сидел до вечера — никто не пришел. Пришли ребята с занятий. Говорят: "Не бойся, Ваня, тебе ничего не будет! Мы слышали, как полковник кричал этому офицеру: "Как ты посмел его ударить! Они же из заключения. С ними нужно бережно. Тебе же с ним в бой идти. Он же тебя в первом бою убьёт!"

Утром вышел на занятия, командовал уже другой офицер. Этого больше не встречал...

Я думаю, мало в живых осталось ребят из нашего эшелона. Я выжил совершенно случайно. Мы шли добровольно. И присягу свою все мы выполнили.

Продажа шевроле спарк

Елизавета Александрова-Зорина -- Идеология неравенства

Каждый вечер невидимое большинство смотрит на ярко освещённое меньшинство. Телевизор — это религия, он заставляет молиться на попавших в луч его прожектора, а иконы заменили политики и шоумены. В телевизор помещается не больше тысячи, а по ту сторону — миллионы. Кто их замечает? В СССР практиковали интервью с пастухами и доярками, косноязычию которых умилялась вся страна. Однако для огромного большинства они были своими. Сейчас голоса народа не услышишь, лишенное эфира большинство безмолвствует, его не существует. Агрессивное меньшинство ежедневно осуществляет телеинтервенцию. Оно навязывает свои вкусы, мировоззрение, мораль, ее отсутствие. Смысл ток-шоу сводится к тому, чтобы показать себя, политические обозреватели, критики и искусствоведы, словно возродив древнегреческое искусство, состязаются в риторике, сначала доказывая, что черное — белое, потом — прямо противоположное. Сегодняшняя Россия — это страна для богатых, которые, как иностранцы в чужой стране, не стесняются говорить громко. Они рассуждают о своих проблемах, делясь новостями своего круга, им не ведомо стеснение, как римским матронам, обнажавшимся при рабах. Они ведут себя, как веселые туристы на пикнике, отводя остальным роль безмолвных наблюдателей. За ширмой развивающейся демократии у нас осуществилась власть подавляющего меньшинства, которое существует, как вещь в себе — для себя живет, в угоду себе правит, под себя принимает законы. "Элита" процветает, об остальных нет и речи. Им оставляют лишь иллюзорную возможность пробиться наверх, вероятность меньшую, чем выиграть состояние в лотерею. О каком возрождении можно говорить, когда вместо Гагарина эталоном для подражания стали абрамовичи и дерипаски? О какой борьбе с коррупцией? Коррупция — болезнь духа, победа над ней напрямую связана с оздоровлением общества. А пораженное метастазами безнравственности, оно демонстрирует во власти все признаки вырождения. Впрочем, Россия не исключение, во всем западном мире на верхних ступенях — мелкие приспособленцы, демократия фильтрует харизматические личности. Все эти чиновничьи съезды ЕС, ассамблеи ОБСЕ и слеты бизнес-элиты в Давосе напоминают об интернационализации буржуазии, о сближении высших классов под лозунгом: "Богатые всех стран, объединяйтесь!" Так что иногда кажется, будто опять звучит клятва благородных родов враждующих древнегреческих полисов, заключавших тайный союз: "Обещаю вечно быть врагом народа и вредить ему, сколько хватит моих сил!"