земли, так и из поднебесья…
Седьмая жизнь — жизнь птицы. Ты скажешь, что мои соплеменники не любят птиц и часто охотятся на них? Скажу прямо: у нас сохранились слабые воспоминания о той жизни. Мы просто завидуем и тоскуем по ощущению полёта. Немного, совсем чуть-чуть.
Восьмая жизнь — жизнь человека. Подобное нам существо, сходное и разумом, и духом, но, прости, куда более примитивное.
И, наконец, девятая жизнь, венец — настоящее.
Что дальше? Когда-нибудь я узнаю это. Ты тоже, но на один круг позже.
Шли годы.
4. Однажды утром Хозяин разбудил меня.
«Пойдём, — сказал он. — Пришло время».
С трудом поднявшись, я медленно пошёл вслед за ним, цепляясь за костыли, подаренные мне Доктором-без-Практики, как цепляется тонущий в океане за остатки фюзеляжа.
Идти было тяжело.
Хозяин всё понимал. Он останавливался буквально каждые сто метров, давая мне возможность отдышаться. У руин мэрии мне даже пришлось сделать длительный перерыв: посидеть, пока отпустит жжение в груди. Хозяин терпеливо ждал.
…А ведь когда-то весь этот путь занимал у меня не больше часа, — удивился я, когда мы вышли на берег реки.
Уже вечерело. Хозяин внезапно быстрой тенью метнулся куда-то вниз, в непроглядную темень, скрылся из моего поля зрения.
Я медленно, настолько медленно, насколько позволяли мне скользящие по сырой земле ножки костылей, спустился к воде. Почти в самом конце спуска правый костыль вылетел из-под руки и полетел вниз. Следом покатился и я…
…Здесь было темно и сыро. Пахло водорослями, плесенью. Никого не было.
…Сверху раздался шум шагов. К реке спускался какой-то молодой, смутно знакомый мне парень. Трафарет из газетной бумаги, печальный призрак, тень ушедшего.
На полпути он остановился, присел и закурил. Из полутьмы я глядел в его такие знакомые и такие чужие глаза, печальные, мёртвые, выгоревшие изнутри.
Я должен был вернуть ему жизнь. Подарить смысл.
С лёгкостью взбежав наверх, — вот что значит иметь четыре лапы, ‒ я мяукнул и потёрся о его ноги.
Эль Диа де Муэртес*
1. Очередной, четвёртый по счёту звонок раздался уже в прихожей.
Не обращая внимания на телефон, Николай Николаевич принялся шнуровать ботинки. Звонок продолжался. Сходил на кухню, нашёл целый полиэтиленовый пакет. Телефон всё ещё звонил.
Открыл дверь в кладовку, на ощупь (свет давно пора было починить, но никак не доходили руки) нащупал валенки — свои, родные, сорок четвёртого размера — вытащил, убрал в пакет. Затем чертыхнулся и взял трубку:
— Николай Николаевич, слава богу, я до вас дозвонилась! — затараторил смутно знакомый голос. — У нас эта штука в ванной подтекать начала с утра. Я уже и машину стиральную отключила, и тазики поставила, а она всё капает, капает. Скажите, вы сможете сегодня зайти, а то у нас вечером гости.
Николай задумался. Пару часов накинем на покупки в магазинах, ещё пять часов на дорогу — сначала по трассе, затем по местному шоссе, потом по грунтовке… хотя, наверное, по грунтовке придётся идти пешком, сквозь сугробы, в прошлом году её не чистили уже…
Нет, никак у него не получается зайти к звонящей…
В трубке выжидательно молчали. В этой тишине ему почудилось какая-то отчаянная детская надежда. Он вздохнул:
— Течёт как? Потоком льётся или капает, вот так: кап-кап-кап? — Говорил как всегда медленно, с паузами. Квартиру по голосу он внезапно вспомнил. Вспомнил розовый однотонный кафель в ванной, вспомнил В-образный полотенцесушитель, вероятного виновника звонка, вспомнил даже хозяйку — полноватую женщину средних лет. Вот только как её зовут… Ирина? Анна? Полина? И, главное, есть ли там байпас?
— Капает, — расстроенно ответили на том конце и тут же добавили: — Но капает очень часто, второй тазик уже сливаю.
Николай ещё раз вдохнул, почесал затылок:
— Напомните адрес, через полчаса постараюсь забежать.
Люда всё же вышла провожать его. Встала в проёме между гостиной и прихожей, недовольно поджала губы. И вроде не надо было ничего говорить, но Николай Николаевич всё же начал:
— Я быстро. Третьего дня вернусь. Как всегда.
— Как всегда… — процедила Люда сквозь зубы. — Всё у тебя, как всегда. И на семью тебе… как всегда.
Сверху на углу зеркала висела большое цветастое сомбреро — подарок от сына, живущего пятый год в Центральной Америке. Николай Николаевич вздохнул, посмотрел в своё отражение.
С каждым годом человек в зазеркалье нравился ему всё меньше. Возраст, чтоб его… Спасибо хоть рост не уменьшался, всё те же честные метр девяносто, да и сил пока хватало. А волосы… с волосами беда, их становилось всё меньше и меньше.
— Вдруг, — Людин голос дёрнулся, Николай Николаевич знал, что она смотрит на шляпу, — вдруг позвонит сегодня. Праздник всё-таки…
Не позвонит, — хотел ответить он, но сказал другое:
— Позвонит — хорошо. Поболтаете, поздравитесь. От меня привет передашь.
Он достал из кармана пластиковую расчёску без двух зубов и расчесал остатки шевелюры. Надел шапочку, не глядя на Люду, дежурно сказал:
— Ну хочешь… не поеду?
Молчание.
Людка вздохнула, отвернулась:
— Езжай! Тебя же там… — голос её странно исказился, словно она пыталась рассмеяться сквозь слёзы:
— Ждут, — закончил он за неё. — Меня там каждый год ждут.
Подхватил рюкзак и вышел из квартиры. Посмотрел на часы. 09:15
— Ладно, — вздохнул он. — Я пошёл. Второго вернусь.
2. Змеевик оказался смонтирован правильно, с байпасом — то есть с перемычкой, позволяющей отключить полотенцесушитель от стояка. Запоздало Николай Николаевич сообразил, что гораздо проще было бы по телефону выявить наличие байпаса и до третьего числа попросить попросту перекрыть воду в В-образной трубе.
Стар становлюсь, — мелькнула первая мысль.
Не хочу ехать? — кольнула вторая.
— Получится сделать? — из-за плеча обеспокоенно выглядывала полненькая хозяйка, на плечи которой было накинуто цветастое клетчатое пончо, и её не менее полный муж. Мужа, Николай Николаевич внезапно вспомнил, звали Игорь. А вот хозяйку?
— Получится, получится, — пробормотал нараспев Николай Николаевич, осматривая место протечки.
Он пододвинул к себе вощёную сумку, нашёл ключ, нашёл мешочек с прокладками. Приступил к работе. Семейство, затаив дыхание, стояло за его спиной.
Закончил через двадцать минут — он был прав, дело было в прокладке.
— Спасибо, Николай Николаевич. Спасли! — разрумянилась хозяйка.
— Сколько с нас? — заговорил чуть ли не в первые молчаливый муж Игорь.
— Ну, сами решайте, — как обычно ответил он. Добавил, выдержав паузу: — Выходной, праздник.
Небрежно сунул в карман несколько зелёных купюр, пожелал хорошего праздника.
Покинул квартиру и, ускорив шаг, направился к выходу из двора.
По пути к машине зашел в мексиканское кафе на углу с Куйбышева. С возрастом Николай Николаевич начал любить острое, а может быть, чувствовал он