она выдерживала моё отношение к себе и мой алкоголизм. Я действительно хотел любить её, но я не знал как.
В то время как большая часть моей злости появилась из-за алкоголя, неуверенности, и моего воспитания, другая часть произошла из-за моего расстройства по части музыки. Реджи и я потеряли возможность играть в группе, а мы хотели вернуться в строй и снова играть в группе. Поэтому мы начали распространять по городу сообщение, что мы ищем барабанщика. Пока мы ждали ответа, мы только тем и занимались, что тусовались на вечеринках с друзьями.
Однажды Реджи проверял свой автоответчик и услышал сообщение, как нам показалось от маленького ребёнка (судя по голосу), который назвался Дэвидом Сильверия, и он сказал, что он барабанщик и хочет попробовать сыграть с нами в группе. Он сказал, что его мама может подбросить его до места, где мы репетируем, а потом забрать, когда мы закончим. Реджи возмущался: «Да кто этот мелкий ребёнок, который пытается стать нашим барабанщиком? Да ему лет двенадцать, не больше!» Его голос по телефону действительно был похожим на голос маленького ребёнка, но когда мы поговорили с ним, мы узнали, что он был младше нас всего на несколько лет, так что мы решили испытать его.
Когда мы в первый раз встретились с ним в студии, я смотрел на него и не ожидал от него ничего особенного. Он был похож на помесь Prince и Stephen Pearcy, вокалиста Ratt. Но когда он заиграл на барабанах, он просто вынес нам мозги. Он знал, как играть металл. У нас был наш новый барабанщик. Но у нас по-прежнему не было вокалиста. У нас не было имени. Мы также действительно потеряли звук двух гитар, который был у нас в «Toy», что наводило меня на мысль о приглашении в группу ещё одного гитариста, которого я знал со средней школы. Его звали Джеймс Шаффер[17].
Я познакомился с Джеймсом некоторое время спустя после того, как разошлись наши пути с Кевином в начале средней школы. Джеймс носил коричневые мокасины и у него были эти косматые длинные волосы — типичный рокер. Он немного играл на акустической гитаре, и он приезжал ко мне домой время от времени, смотря, как я играю на своей электрогитаре. Я показал ему несколько приёмов игры и, я предполагаю, вдохновил его играть, точно так же, как сделал это для меня мой крёстный отец несколькими годами ранее.
У Джеймса была только акустическая гитара, поэтому, спустя какое-то время после того, как мы начали тусоваться вместе, я продал ему свою Peavey Mystic вместе с комбиком. Я увеличил цену и Джеймс заплатил мне за неё больше, чем я за неё заплатил, но зато та гитара удивительно подходила ему. Учёба в одной школе и общая любовь к гитарам помогли нам стать хорошими друзьями.
Я знал, что игра Джеймса с нами будет отличной прибавкой для нашей группы, и это было действительно так. Спустя короткое время, вся моя музыкальная жизнь стала вращаться вокруг Реджи, Джеймса и Дэвида. Мы называли себя «Russian Roulette»[18], но у нас никогда не доходило до того, что мы бы выступали, потому что мы не могли найти вокалиста. Вместо этого, мы только репетировали в гараже мамы Дэвида, отрабатывая те же самые песни снова и снова, но без вокала. Это становилось довольно скучным. Мы пытались написать новые песни, но у нас это не получалось, так что мы быстро отказались от этой идеи.
Реджи, Джеймс и Дэвид стали писать свои собственные вещи, сочиняя песни в том стиле музыки, который я действительно ещё не понимал. Они много слушали Red Hot Chili Peppers и Faith No More и писали материал в этом роде, который я просто не понимал. Мне понравилась музыка Faith No More, но я просто терпеть не мог их вокалиста, поэтому я думал, что только Red Hot Chili Peppers действительно были хороши.
Мне нравился только басист, Flea. Реджи начинал играть так же, как он, начал использовать технику «слэп» в игре на бас-гитаре. Они писали материал, в значительной степени копируя те две группы. Тогда они позвали Ричарда из «Toy», нашего старого вокалиста, и я должен отметить — я почувствовал, что моё мнение не учли вообще.
Я выместил многие из тех и других подавленных чувств на Шэннон, и спустя какое-то время, она начала взвинчивать меня. Я не знаю почему, но когда я относился к ней ужасно, это заставляло меня внутри чувствовать себя хорошо, словно я чесал свой зуд во мне, как это я чувствовал, когда я был моложе и бил собаку нашей семьи — Эйприл. Я плохо себя чувствовал, но если я мог заставить её чувствовать себя ещё хуже, тогда я чувствовал себя не так плохо.
В конечном счёте, Шэннон устала от меня и начала брать себя в руки. Начало конца наступило однажды вечером, когда мы снова стали ссориться, и она начала плакать с опущенной головой. Я был пьян, конечно, и я крикнул: «Хватит плакать, ты нытик!» И это сделало всё остальное. Тут же. Что-то щёлкнуло в ней и наша судьба была решена. С тех пор я не был агрессивным. Я больше не мог проконтролировать отношения. Я не мог ею больше управлять, и я начал чувствовать, что она отдаляется от меня.
Вдобавок к этому сумасшествию, Реджи, Джеймс и Дэвид начали говорить о переезде в Лос-Анджелес с вокалистом Ричардом и его мамой Донной, чтобы попытаться всерьёз заняться их музыкой. Мы все закончили среднюю школу к тому времени (кроме Дэвида, которому было только шестнадцать, но мама Дэвида разрешила ему переехать в Лос-Анджелес, чтобы продолжать заниматься музыкой, раз он будет жить с Донной), и всё, что они чувствовали в своих сердцах — это жажда быть в Лос-Анджелесе и назваться группой «LAPD» (это означало «Любовь и Мир, Чувак»). Наконец, они всё же решились сделать это.
И затем, они ушли.
Это угнетало меня, но я хотел остаться в Bako и попытаться наладить отношения с Шэннон. Я её так любил, и так сожалел о том, как я относился к ней. Я думал, что если я останусь здесь, она будет со мной. Все эти мысли были всё-таки призрачны. Она поступила в колледж Bakersfield и быстро начала заводить новых друзей. Я понял, что она хочет бросить меня, поэтому я начал паниковать. Я просто не мог одновременно потерять её и всех моих