круизного лайнера, покачивающегося на волнах Босфора, и слушал «невероятное» повествование истории Стамбула. Ава устроилась у борта и фотографировала. Судя по выражению её лица, ей было то скучно, то интересно, если только его догадки верны. Малахай с неохотой стал знакомиться с человеческой женщиной, пока охранял её.
Мечтательная улыбка.
Или со скукой приподнятая правая бровь.
Либо слегка поджатые губы, когда кто-то подходил слишком близко.
Если Малахай что-то и подозревал, то все же думал, что это плод его оптимистичного воображения. За все эти дни он ни разу не заметил григори, хотя это и неудивительно: ведь те двое из переулка видели его столь же отчётливо, как и он их. Ни один григори не пойдёт на обученного книжника ирин в одиночку или даже вдвоем. Только могла ли Ава быть той, кого искал Малахай, и при этом не привлечь их внимания? Немыслимо.
Малахай услышал телефонный звонок.
— Алло.
— Это Дамиан. Что нового?
— Ты многое теряешь. Прекрасный жаркий день на воде. Очень много туристов. Жаль, пива нет.
Хранитель не обратил внимания на комментарий.
— Никто за ней не следит?
— Кроме меня? Нет.
Повисла тишина.
— Если нет никакой угрозы...
— Они видели меня.
Малахай встал и перешёл в безлюдную часть палубы к корме, где ветер будет уносить голос в море, по-прежнему не сводя взгляда с Авы.
— Наверное, они проявляют осторожность. И раз девушка думает, что я её личный телохранитель, нанятый семьёй для защиты, я даже не прячусь. Она видит меня и ничего не говорит. Идеальное прикрытие, чтобы узнать о ней больше.
— Малахай. Мы с Рисом изучили историю её семьи. Нет никаких свидетельств...
— Что она ирина? Я же повторил тебе её слова.
— «Я слышу тебя». — Заявление, которое может означать что угодно — и потом, она убежала. Если бы она была ириной, то, даже не зная этого, все равно тянулась бы к тебе. Это часть нашей природы. Да и как она может не знать?
— Если она родилась после Рассечения...
— Ава Рассел. Родилась у матери-одиночки Лины Рассел в 1985 году в Лос-Анджелесе, выросла на Сан-Монике. У книжников отсутствуют записи о ней и об её матери. Ни единой записи об отце. Как, по-твоему, Малахай, ирин бросил бы её, не дав имени? Разве ирина воспитала бы своего ребёнка за пределами убежища?
На это нечего было ответить. Дамиан прав. Число детей после Рассечение можно пересчитать по пальцам. Они никогда не оставались без присмотра, особенно молодые ирины. Матери прятали и оберегали их. Большинство из них скрывались. Его люди уже два века жили разрозненно.
— Я все ещё думаю, что в ней что-то есть, — хрипло произнёс с раздражением Малахай. — Иначе, как ты объяснишь слежку?
На сей раз промолчал Дамиан.
— Ярон... — голос оборвался — не такой как другие. С тех пор, как он переехал на запад, его люди не были столь агрессивны.
В ответ Малахай лишь с насмешкой фыркнул.
Дамиан продолжил:
— Безусловно, в их природе быть хищниками. Но в Стамбуле за последние двадцать лет не произошло столько смертей, сколько можно было ожидать. И да, охота за женщиной средь бела дня необычна для них. Вполне возможно, что о следивших уже позаботились. Ярон очень любит контроль. Именно поэтому здесь относительно спокойно.
— Говоришь так, будто между нами возможно какое-то перемирие.
— Нет. Не возможно, и тебе это прекрасно известно. Их характер не изменится, равно как и наш. Но григори здесь держатся более сдержанно, нежели ты привык в Германии. Ярон не Вёлунд. Он не любит внимания, и его григори менее агрессивны в своих занятиях.
«Своих занятиях». Какое вежливое название для агрессивной практики григори в совращении и соитии с человеческими женщинами, после чего их зачастую бросают полумертвыми, либо с зачатыми детьми, способными убить мать при рождении. Малахай выслеживал и убивал солдат григори более четырехсот лет. Это был его священный долг. Он не видел солдат, проявлявших сдержанность.
— Тем не менее, я намерен остаться с ней.
— А когда она соберётся уезжать? Рис говорил, что девушка планировала пробыть в Стамбуле ещё пару недель.
— Посмотрим через две недели.
— Ты не уедешь за ней, Малахай. Я не позволю.
Малахай инстинктивно ощетинился.
— Дамиан...
— Я хранитель, — холодно напомнил Дамиан. — И я не позволю. Оставь человеческую женщину, какую бы судьбу не уготовил для неё Творец.
Малахай изо всех сил пытался передать словами свои чувства. Ава Мэтисон нуждается в защите. Он знал: девушка не могла быть одной из его рода, но существовало что-то ещё...
— Я чувствую что-то в ней, Дамиан. Что-то иное. Я ощущаю...
— Это надежда, друг мой. — Голос хранителя слегка смягчился. — Многие из нас давно уже позабыли о ней. Но эта надежда... призрачна, иллюзорна. Ты мыслишь неясно. Она не ирина. Не может быть ею.
— Я знаю.
— Уверен?
«Уверен ли я?»
Взгляд Малахая вернулся к Аве. Она сидела рядом с детьми — её глаза лучились светом, лицо выражало спокойствие. Все сказанное Дамианом об Аве вполне разумно. Девушка не может быть из их рода. Никак. Но что-то в ней, в её поступках и ауре кричало: она не человек. Другая. Непохожая ни на кого. Даже то, как она держалась подальше от толпы, пытаясь слиться с окружением…
— Я буду следить за ней, пока она в городе. После же...
— Ты вернёшься к своим обязанностям, Малахай. У тебя есть работа. Лев и Максим уже отрабатывают вместо тебя.
Улыбка тронула уголки губ Малахая.
— А кто-то говорил, что григори Ярона цивилизованные.
— Даже цивилизованные григори — по-прежнему угроза и мерзость. Некоторые вещи никогда не изменятся, в том числе и наша миссия.
Малахай устал от постоянной муштры Дамиана. Устал от бесконечных ночей преследования, ожидания и насилия. Возможно, когда-нибудь он присоединится к более мирным братьям в сельском доме книжников, как планировал и Рис. Он спрячет доспехи и будет проводить дни, копируя священные тексты, а по ночам наблюдать за звёздами. Может, однажды снимет заклинание, продлевающее жизнь, и уйдёт на небеса, как поступали многие из ирин после того, как их разлучили с парами.
У Малахая не было пары. Они остались лишь у горстки книжников. Именно из-за проклятых григори его род обречён проводить свою долгую жизнь в одиночестве.
Он сам себя дурачит. Ему никогда не удастся оставить путь воина. Он будет сражаться с врагами до последнего вздоха.
— У тебя есть работа, Малахай, и